– Спасибо, подумаю о столь соблазнительном предложении. А насчет мыса Канаверал и Марса, – шутливо закончил Коллинз, – сошлюсь на тебя и внесу предложение по нашим «нехорошим» ребятам в сенат.

Поскольку журналист Анатолий Фальковский с рождения был чистым евреем, что по отцу Соломону Евгеньевичу, что по матери Кларе Семеновне, он не комплексовал, понимая, что принадлежность к своему народу не выбирают. Родился он в Черновцах. В школе, в армии, потом в институте, куда на журфак ему удалось поступить лишь со второго захода со льготами после демобилизации, бывали проблемы с пресловутым пятым пунктом. Непредсказуемо, подобно падению в грязную зловонную лужу, его пусть нечасто, но порой сопровождали обидные злые слова – «жид», «еврейчик», «пархатый», случались и иные варианты.

Однако, крепкий от природы, в старших классах, да и в армии занимавшийся борьбой, Анатолий мог постоять за себя. И неудивительно, что именно за годы службы в Горьком, где бок о бок с ним были украинцы, армяне, узбеки, ребята из Прибалтики, при большинстве, конечно же, русских, у него сформировалось обостренное чувство интернационализма. Фальковский душой, сердцем понимал, что среди любой нации есть достойные люди. Но равно встречаются подлецы и карьеристы, нелучшие представители рода человеческого, с которыми не стоит идти в разведку. С этим ретрочувством, в значительной степени ностальгическим, памятуя об ушедшем в историю Советском Союзе, он и жил.

Анатолию вспомнилось, как в день демобилизации, перед первым экзаменом на факультет журналистики в Горьком, он получал свой гражданский паспорт. Накануне их армейский старшина Мишулин поставил парня в суточный наряд начальником караула. Доводы о том, что завтра экзамен и ему писать сочинение по литературе, на упертого старшину, вставшего гранитным утесом перед умоляющими фразами Фальковского, действия не возымели.

– Отдежуришь и валяй, пиши сочинения, – отрезал Мишулин. – Дежурную машину, так и быть, тебе обеспечу. Вмиг домчит до места.

В отчаянии, понимая, что после бессонной ночи он ничего путного не напишет, Анатолий обратился к замполиту Марушину. Душевный Николай Александрович, в прошлом боевой офицер, Герой Советского Союза, получивший «Золотую Звезду» в Великую Отечественную за форсирование Днепра, понял солдата. После звонка в штаб начальству он распорядился:

– Поезжай в канцелярию полка, там на тебя уже готовят приказ о демобилизации. Оттуда иди в паспортный стол, получишь, если вспоминать Маяковского, краснокожую паспортину. Об исполнении доложить…

С приказом из штаба полка, стараясь не измять столь драгоценный документ, Анатолий, робко постучавшись, вошел в кабинет начальника паспортного стола. Им оказался уже в годах седоватый майор с усталым красноватым лицом.

– А, служивый, звонил о тебе Николай Александрович, мы с ним в одной дивизии с немцами воевали. Садись вон за тот столик, заполни анкету.

Анатолий в волнении, стараясь не торопиться, чтоб не наделать ошибок, взялся за перо.

– Подожди-ка, Толя, – вдруг по-отечески обратился к нему майор. – Вот у тебя отчество – Соломонович, стало быть, сын Соломона. А не лучше ли его заменить: скажем, Сергеевич или Семенович? И еще – этот пятый пункт. Можешь в графе «национальность» написать просто: русский. Ведь тебе, насколько мне известно, в университет поступать, да еще на журналистику. Опять же конкурс, то-се…

Оторвавшись от анкеты, Фальковский оторопел. «А что, если в самом деле послушаться майора? – прикинул он. – Тогда прощай, родной с рождения пятый пункт: ты становишься русским, полноправным представителем великого народа. А о бывшем еврействе тебе напомнят разве что папа с мамой, младший брат да черновицкая родня. И шансы поступить на журфак возрастают многократно, едва не в геометрической прогрессии». Время для Анатолия словно остановилось. Не без колебаний он все-таки решил: