Спустя около месяца после начала лечения Алекс вообще перестал принимать любую пищу: всё, что так или иначе попадало в него, тут же или через некоторое время выходило обратно. Он стал таять на глазах и терять силы, и я уже боялась, что он умрёт от истощения. Тони назначил поддерживающие медикаменты через вену: теперь жизнь в любимом человеке поддерживала глюкоза и синтетические витамины, вводимые внутривенными инфузиями:  вместо обедов и завтраков у нас были капельницы, и я сидела всякий раз рядом, держа его за руку, и молилась, чтобы они дали ему сил, поддержали в нём жизнь, пока этот кошмар не закончится…

У Алекса выпадали волосы, и я сама обрила ему голову, но даже это не уродовало его. Его черты были такими нежными и правильными, что ни бледность, ни лишение волос не убили его красоту: теперь она будто была острее, чётче. Обнажённая красота, она вся в его глазах, скулах, в изгибах нежных губ... Мы почти не говорим, общаемся взглядами, они долгие, чувственные, в них больше слов, чем в самих словах.

Меня трогает его покорность и отсутствие страха и стыда, того, который раньше заставлял прогонять. Алекс смирился и, я думаю, в душе он был счастлив, что я осталась, что я с ним. Внезапно, как-то совсем вдруг, неожиданно для себя самой я осознаю, что кроме меня у него никого и нет… Есть, конечно, Мария, и она приезжает часто, привозит продукты, лекарства, готовую еду для брата, которую он не ест, но должна же она проявлять свою заботу хоть как-то…  Но она не может быть с ним постоянно, как я  - у неё дети… А я своих бросила, именно Бросила, с большой буквы Б.  Она – хорошая мать, а я – плохая: у меня в жизни вдруг появилось нечто более важное, чем мои дети …

Конечно, всё то, что делала я, могла бы выполнять и сиделка, и Мария часто настаивала на этом, но вряд ли профессиональная нянька стала бы кормить Алекса с ложечки, выдумывать разнообразие, чтоб только накормить его, обнимать его, когда ему совсем плохо, говорить поддерживающие слова именно тогда, когда они действительно нужны, дарить ему своё тепло и нежность, отдавать свои силы, быть на страже его лечения, следить за ним и при каждом отклонении настойчиво вызванивать доктора, чтобы убедиться, что все ухудшения укладываются в рамки медицинского понятия «пределы нормы»… Как объяснить ей, американке в третьем колене, что в такие моменты не сиделка нужна  Алексу, а близкий, родной человек, что в болезни, особенно такой жестокой как эта, ему нужно тепло и забота, поддержка, а не протокольная помощь, строго описанная по пунктам в контракте на оказание услуг …

И я дарила ему нежность, всю, какая была во мне, а было её много, как выяснилось, очень много. Она копилась долгие годы жизни с нелюбимым мужем, а ведь я не жалела её, просто она никому не была нужна. Теперь в ней купался другой, он утопал в ней, словно в ласковом белом облаке, он исцелялся в моих руках, словно младенец  в священной купели.

В дождливый вечер мы были одни, Алексу полегчало, тошнота отпустила его, он, ослабленный, лежал в своей спальне на боку, обнажённый по пояс, худой, обритый.  Я легла рядом, не касаясь его, мы смотрели в глаза друг другу. В его взгляде была усталость и ещё что-то необъяснимое, что-то, что волновало меня, заставляло трепетать.  Этот момент запечатлелся в моей памяти, он был наполнен особенным смыслом для нас обоих.

Я коснулась его плеча, там, где начиналась татуировка, и провела ладонью по ней,  он закрыл глаза, наслаждаясь моей скупой лаской. Вот, оказывается, что нужно ему, ласки!  Для такой холодной женщины, как я, это оказалось открытием...  Я придвинулась  ближе, настолько, что могла слышать его дыхание и ощущать  тепло его тела. Не открывая глаз, он вдруг обнял меня медленно в таком нежном порыве, что у меня навернулись слёзы, и это не была жалость или боль, это была любовь... Моя любовь к нему, та самая, которой он так жаждал когда-то…