Видимо, пребывание в морской пучине сдвинуло некие потаенные механизмы в моей голове. Оказавшись выброшенным из прежнего бытия, я постепенно смирился, перестал неустанно задавать вопросы и пытаться узнать о событиях, происходящих в мире.
Думаю, я вправе был повторить вопрос поэта: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»
И вряд ли бы удивился, узнав, что оказался в другой эпохе.
В другой реальности…
Однако к началу осени я не выдержал. Когда отец Дорофей в очередной раз наведался к нам с мешком монастырских даров – книг для Амвросия, сухарей, свечей, ладана для кадила – я попросил позволения отправиться в монастырь: пусть на время, пусть на какую-нибудь черную работу!
Я боялся обидеть Амвросия своей просьбой, но остаться наедине с отцом Дорофеем все никак не удавалось. Когда же он собрался в обратный путь, я выпалил свою просьбу, боясь взглянуть на обоих монахов.
Наступила пауза. Затем спокойный голос отца Дорофея произнес:
– Много ли тебе необходимо времени на сборы? Собирайся, я подожду.
Я кивнул и помчался в пещеру. Собирая вещи, которыми удалось обзавестись, я страшился, что вот-вот войдет Амвросий и мне придется объяснять свое решение.
Но Амвросий спокойно дожидался меня, стоя рядом с отцом Дорофеем. Не знаю, говорили ли они о чем-нибудь между собой, но никаких объяснений не потребовалось. Амвросий перекрестил меня и попрощался, троекратно прикоснувшись ко мне щеками по христианскому обычаю…
Ветер шумел, а мелкие камешки, отпрыгивая от наших ног, катились по горной тропинке. Этой дороги в монастырь я не знал, а потому старался запомнить наиболее приметные ориентиры, но вскоре, занятый своими мыслями, упустил из виду череду многочисленных поворотов.
Молчание отца Дорофея удивляло меня.
Я полагал, что он начнет расспрашивать, захочет поподробнее узнать о мотиве моего внезапного решения отправиться в монастырь, поинтересуется, какую работу мне хотелось бы исполнять? Но монах неторопливо двигался впереди меня, лишь жестами предупреждая о крутых или узких местах пути. Спустя некоторое время, видимо, расслышав мое учащенное дыхание, он остановился на короткий отдых. Взглянув на монаха, я увидел, что пальцы его медленно перебирают янтарные четки, а губы шевелятся в беззвучной молитве. Я решил не отвлекать моего спутника, и через некоторое время мы двинулись дальше.
За очередным поворотом перед нами неожиданно возникли величественные монастырские строения. Словно обозначая и утверждая здесь свое присутствие, раздались мерные удары колокола, призывавшие братию к молитве.
Мы спустились с горы.
Подойдя к монастырским воротам, отец Дорофей со словами «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас молитвами святых отцов наших!» ударил в них тяжелым чугунным кольцом.
В ответ послышалось: «Аминь!»
Ворота медленно отворились. Отец Дорофей направился к соборной церкви, жестом приглашая меня следовать за собой.
И снова, будто бесчувственный, стоял я, слушая церковную службу. Под конец ее в моей голове окончательно созрело решение откровенно поговорить с отцом Дорофеем и, как на исповеди, выложить ему все, что смущало меня в последнее время…
И этот разговор состоялся.
Я признался, что не знаю, верую ли я в Бога. Ожидая, что отец Дорофей разгневается на меня и скажет, что безбожникам не место в монастыре, я приготовился покинуть монастырские стены. Слезы выступили у меня на глазах при мысли, что придется расстаться с местом, в которое меня столь сильно тянуло…
– Может быть, именно поиски Бога привели тебя сюда, сын мой, – ласково сказал отец Дорофей. – Через сомнения и колебания проходят многие, особенно молодые люди. Ты, главное, помни: вера насаждается в наши души Творцом при самом создании, она – дар Божий. От природы душа влечется к Богу, как цветок к солнцу. Но от человека и его поступков зависит, будет ли жить вера в его душе: понимает ли человек сердцем голос природы, которая вещает о своем Создателе; слышит ли голос Божий в голосе своей совести; узнает ли из Евангелия о земном житии Бога воплотившегося. Как жить вере в душе человека, если он заливает ее пламень водопадом своих страстей, ожесточает ими сердце, заглушает голос совести и не обращается к Спасителю за исцелением от своих духовных немощей…