Теперь Костик сидел, понурив голову, перед Петром Степановичем и молчал. А тот нервно притоптывал и смотрел на Костика. Во взгляде Петра Степановича читалось досада: ему не нравилось находиться в данном месте. Костик ему тоже не нравился, и Костик это чувствовал. Поэтому и сидел молча, не прося о помощи.

– Не ожидал от тебя такого, – Петр Степанович крякнул. – Мать, конечно, говорила, что у тебя иногда крышу рвет, но кто ж знал, что ты при этом людям руки отрываешь?

– Там же перелом, – пробормотал Костик.

– И кости торчат наружу! – перебил его Петр Степанович. – Да если бы я знал, что ты псих, я разве ж тебя взял на задание! Вот бы делов натворил!

Костик представил, что было бы, если бы он «натворил делов» в той квартире, где развлекались мажоры, и вздрогнул.

– Молчишь? Вот и молчи! А что я матери твоей скажу? – Петр Степанович вскочил и нервно забегал по комнате. Потом внезапно остановился.

– Короче, это… Поговорил я с людьми. Будешь отрабатывать. Прям тут. Охранником. Место режимное, закрытое, выходить нельзя. Тюрьма это, Костик. Вот так. Но ты не сидеть будешь в ней, а работать. Проявишь себя – когда-нибудь отпустят. Понял?

Костик только молча кивнул. Ему очень хотелось спросить, что означает «когда-нибудь отпустят», но он кожей ощущал раздражение Петра Степановича и спрашивать не решился.

– Матери скажите, чтоб не волновалась, – пробормотал он.

– Смотри мне! Я за тебя таких людей попросил! Поручился! Не вздумай опять с ума сходить!

Петр Степанович с видимым облегчением оставил Костика в маленькой комнате. Через несколько минут за Костиком пришел тощий неприветливый охранник, и по длинным слабоосвещенным коридорам они дошли до другого помещения, где Костику выдали новую форму и электронный ключ. Хриплым голосом охранник зачитал Костику его обязанности: следить за камерами на двух уровнях, разносить еду дважды в день, сопровождать арестантов на допросы. Смены по двенадцать часов, уровни не покидать, комната для отдыха слева по коридору, отдыхать по полчаса два раза за смену, двенадцать часов после смены проводить в выделенной комнате. Костик только кивал. Он был так ошарашен, что почти не соображал и только все время думал о том, как расстроится мать. Наверное, плакать будет. И снова скажет «сила есть-ума не надо». Отчаяние захлестнуло его. Думать, надо думать, надо заставить мозг работать и тогда, может быть, удастся быстро загладить вину и выйти отсюда.

– Понял? Повтори! – потребовал охранник.

– Ну… Это… Никуда не ходить, только тут. В камеры еду раздавать два раза в день. Сидельцев водить на допросы. После смены из комнаты не выходить. А сидельцы у вас опасные?

– Всякие. Ты, конечно, у нас парень крепкий и можешь человеку руку сломать, но ухо востро держи. И шокер всегда носи, – тощий охранник брезгливо ухмыльнулся и показал на шокер, торчащий у него за поясом. – Особо опасных на этих уровнях нет. Но крышу снести может у всякого.

Костик сник. Про снос крыши можно не объяснять – это ему хорошо известно. Его потрясение было столь велико, что даже внутренний зверь сжался и притих.

– Ключ электронный, работает только на твоих уровнях. Вот тут все инструкции. Сегодня сиди и изучай, потом проверю, – они зашли в комнату для отдыха. Костик осмотрелся. Комната выглядела нежилой и грязной. На полу валялись одежда, обувь, мусор. В углу стояла кровать, рядом развалюхой торчала тумба с кипой пластиковых инструкций. Охранник отобрал несколько и всучил их Костику.

Они вышли, спустились на уровень и пошли вдоль металлических плотно закрытых дверей. В каждой было крохотное окошко на уровне глаз и низкая прорезь для миски на уровне пола. Костик заглядывал в окошки. В полутемных камерах все вели себя по-разному: кто-то сидел в углу, сжавшись, словно пытаясь спрятаться, кто-то монотонно вышагивал по периметру камеры, некоторые откликались на еле слышимый лязг открываемого окна – бросались на дверь, стучали кулаками, молили и требовали выпустить. В одной из камер полностью обнаженная женщина с длинными распущенными волосами извивалась в танце под музыку, слышимую лишь ей. От увиденного Костика охватили тоска и сосущее чувство безнадежности. На мгновение мелькнула мысль, что здесь он и проведет остаток жизни.