Я решила испечь шоколадный торт. Нет, я не какой-то там расчудесный кулинар. Я вообще не умею готовить. Уроки домоводства в старой школе для меня всегда были жутким кошмаром. Котлеты превращались в хрустящие на зубах горькие угольки. Булочки – в расползающийся серый клейстер. Если мне приходилось крошить овощи для супа, я щедро приправляла его своей кровью. Если меня ставили разбивать яйца, одно из них обязательно оказывалось тухлым, и все летело в помойное ведро. Нашей училке становилось все труднее и труднее подобрать для меня группу. В конце концов со мной соглашались иметь дело при одном условии: я тихо стою в сторонке и ничего не трогаю.

А как меня доставало «остроумие» одноклассников! Зачитывают, например, в рецепте: «Приправьте блюдо по вкусу». И тут же раздается скорбный хор: «Только не надо Чили!» Или вот кто-нибудь пробует доходящее до готовности рагу, корчит отвратную морду и орет: «С Чили переперчили!» И все в таком духе. Естественно, у меня сложился комплекс кулинарной неполноценности, и на кухню я заходила, только чтобы что-нибудь слопать. Но теперь мама с нами больше не живет, а папа снова выходит на работу, и волей-неволей придется ему помогать. Так что чем раньше начну осваиваться в роли домохозяйки, тем лучше.

Шоколадный торт – беспроигрышный вариант. Ну как можно накосячить с готовой смесью из супермаркета, в которую просто надо добавить воды? Я воткнула штепсель кухонного комбайна в розетку и тут обнаружила, что не знаю, где лежат насадки. С папой, ответственным за распаковку кухонного инвентаря, общаться было бесполезно – он с головой ушел в оккупационный период. Порывшись в ящиках и оставшихся неразобранными коробках, я плюнула и схватила ложку: замесим тесто вручную. Тетки и дядьки в кулинарных шоу делают это с полпинка. Неужели у меня не получится?

Я попыталась забыть печальный опыт с булочками и рьяно взялась за дело. Когда липкая бурая масса покрыла руки до локтей и свесилась с носа – мне пришлось его почесать в процессе, – стало ясно: что-то пошло не так. Пытаясь спасти остатки теста и собственного достоинства, я плюхнула то, что удалось соскрести с себя и стенок миски, в форму. Эта круглая штука тут же приклеилась к пальцам и не желала оставаться в духовке одна – только вместе со мной. Когда мне наконец удалось захлопнуть за тортом дверцу, я в изнеможении повалилась на пол. Пот лил с меня в три ручья. Кажется, я поняла, как маме удавалось сохранять идеальную фигуру.

Моя руки, я выглянула в окно. Оно тоже выходило на улицу, как и окно моей спальни. Живая изгородь не позволяла ничего не рассмотреть, кроме торчащей над ней крыши с солнечными батареями. На коробке из-под смеси значилось, что торт будет готов через полчаса. Надо было пойти переодеться, а то всю футболку разукрасили шоколадные пятна. Я представила, как мы с папой звоним в дверь, массивную, черную, с полукруглым оконцем на самом верху – я ее хорошо разглядела сверху. А открывает он – Монстрик. Блин, а что если папа тоже вытаращится на него? Как бабуля Сида из «Ледникового периода» – он на нее похож, когда в очках. Мальчишка тогда точно сбежит, тортик там или не тортик. Нет, папу надо подготовить.

Я снова потащилась в кабинет. Папа включил настольную лампу под зеленым абажуром – тоже антиквариат. Абажур – это зонтик, который держит бронзовая дама. В остальном в комнате ничего не изменилось: отец сидел в той же позе, разве что очки снова сползли на кончик носа.

– Пап, – начала я издалека, – ты знаешь, что такое гетерохромия?