– Да, Симона[18], пусть он лучше выйдет!

– А то как бы снова чего не вышло!

– Или не вылилось…

– Не брызнуло!

Ну вот. Вроде Монстрик и не делал ничего, а снова стал клоуном для всего класса. И как только это у него получается?

Кстати, Симона – одна из учителей, которые присутствовали на беседах с родителями. Она, математик и наша классная руководительница, биологичка. Как и ожидалось, для меня все прошло безболезненно: трибунал мило потрепался с папой, мягко пожурил меня за болтовню на уроках и отпустил нас с миром. А я все пятнадцать минут с ними лицом к лицу в пустом классе думала о том, стоит ли рассказать правду. Про Эмиля. Про Тобиаса и остальных. Про то, что они делают с Д. Думала о словах Монстрика «будет только хуже». И о предупреждении его брата.

А еще я думала о том, что, быть может, они знают. Все, кроме папы, конечно. Ведь у взрослых тоже есть глаза и уши, как и у меня. И они наверняка умнее, чем я. Должны быть умнее, так? А если они знают, значит, специально ничего не делают? Или они пытались, но у них ничего не получилось? Тогда почему должно получиться теперь?

Когда мы вышли после беседы, то увидели Д. Он сидел в коридоре рядом с отцом и ждал своей очереди. Бульдог был в полицейской форме, наверное, приехал в школу прямо с работы. Быть может, из-за этого или из-за того, как Д. скрючился на стуле, обхватив колени руками, парень напоминал малолетнего преступника после задержания, разве что наручников на запястьях не хватало. Их заменяли всегдашние детские браслетики. Д. щелкал одним, оттягивая и отпуская резинку снова и снова.

Резкий повторяющийся звук, наверное, действовал на нервы Бульдогу, потому что он молча положил свою лапу на руку сына. Мы как раз проходили мимо. Я заметила, как Д. замер, будто пятерня на его предплечье была ядовитой каракатицей. Он даже не среагировал на наше приветствие. Так и сидел окаменев. Кажется, даже глаза под челкой не мигали.

А потом мы повернули за угол, и я больше не могла его видеть.

После разговора с Генри Кавендишем мне стало настолько лучше, что я отважилась наконец пойти на занятия. Возможно, дело было в том, что я будто стала на шаг ближе к Дэвиду, поговорив с человеком, который провел рядом с ним последние пять лет. А может, я просто обрела цель, которая придала всему смысл. Во мне проклюнулся росток надежды, что еще возможно все исправить. Оплатить долги, которые казались неоплатными. И для этого нужно найти Дэвида. Найти его живым, пока смерть не нашла его, опередив меня.

Генри хотел, чтобы я еще раз поговорила с полицией. Рассказала то, о чем умолчала при первом допросе. Англичанин дал мне визитку следователя, который ведет дело Шторма, но я не торопилась звонить. Мне нечего было добавить к тому, что Магнус Борг – такое имя панциря значилось на визитке – уже узнал от Генри о прошлом Дэвида. Англичанин убеждал меня, что могут оказаться важны даже незначительные на первый взгляд детали, – но come on! Что могут убавить или прибавить детали десятилетней давности к простому факту: от Дэвида нет вестей уже одиннадцать дней! Он словно растворился в воздухе. Вышел из поезда в центре страны и – пуф! Камера видеонаблюдения на вокзале Фредерисии зафиксировала его размытое изображение, и на этом все.

Его кредитками нигде не пользовались.

Его телефон мертв.

Его электронный ящик забит непрочитанной почтой.

«Инстаграм» зарегистрировал последний вход в аккаунт Шторма еще до его вылета из Лондона.

Да, Генри был хорошо информирован.

Сегодня утром мне пришлось воспользоваться автобусом, потому что у велика спустило колесо. Но это меня вполне устраивало: не хотелось выслушивать утренний треп Мике-ля, у которого даже от езды на велосипеде дыхалка не сбивалась, – слишком о многом следовало подумать. Например, о Магнусе Борге. Такой же ли он неприятно дотошный, как его подчиненные? Как их там… Аллан и Ребекка. Что, если он привлечет меня за дачу ложных показаний? За препятствование следствию? А то и сделает главной подозреваемой – сладкая парочка в форме уже пыталась. Придется рассказать ему про амнезию. И тогда панцири наверняка захотят проверить мои слова и свяжутся с психотерапевтом. А что скажет Марианна, если на нее надавит полиция? Ведь возможно, что совершено серьезное преступление. Не зря я отказалась снимать сеанс на камеру. Страшно подумать, что кто-то еще мог бы увидеть, как меня размазывает по реальности тонким слоем.