– Я не хочу об этом говорить сейчас, оставьте меня одного.

Но никто из нас не сдвинулся с места.

– Я хочу побыть один, оставьте меня! – уже приказным тоном сказал он.

– Я не буду учиться в гимназии, которую ты нам выбрал! Я пойду в гимназию №6, где училась моя мама, – заверил его я и покинул кабинет.

Оказавшись в своей комнате, я снова сел за компьютер в надежде узнать больше о школе-интернате и о маминых проектах. Помимо заметок о созданном ею фонде, я также нашел несколько юношеских фотографий мамы. На тех, что сохранились у нас после пожара, ей было около 25 лет, за ее плечами был определенный жизненный опыт и трое маленьких детей, а с этих фотографий на меня смотрела юная девушка, полная надежд и жажды жизни. Я распечатал на цветном принтере одну понравившуюся мне больше всех фотографию и вложил в рамку, поставив рядом с компьютером. На рабочем столе я создал папку с именем Роксана и забросил туда всю найденную информацию о маме с ее снимками. В коридоре послышались приближающиеся шаги, и через несколько мгновений в мою дверь постучали. Я открыл и увидел на пороге Стаса. У него был печальный вид.

– Расскажи мне, что узнал, – попросил он, проходя в мою комнату.

Я открыл ему вкладки с прочитанной ранее информацией и показал найденные фотографии. Стас потерянными глазами посмотрел на меня.

– Не верится, что это наша мама. Она здесь такая юная и… живая.

– Да, – с горечью в сердце согласился я.

– Все равно, зря ты так с ним! – сказал он тоскливо. – Я уверен, на все, что он от нас скрыл – были причины. Ты не прав, что накричал на папу сейчас. Он так подавлен!

– Опять ты его защищаешь! Когда у тебя уже откроются глаза? – нервно отбросил брошюры с информацией об учебных заведениях я.

– А когда откроются твои? – вопросительно посмотрел на меня брат. – Ты видишь все в одном цвете, и этот цвет – черный. А жизнь, она как радуга!

– Ой, ладно, я пошел, – отмахнулся от него я. – Иначе меня сейчас стошнит, от этих твоих конфеток мудрости.

– Подумай над этим! – крикнул мне вдогонку Стас.

Я спустился на кухню прихватить в комнату что-нибудь из еды. За столом в одиночестве сидел Лекс и пил, судя по запаху, азиатский чай с травами.

– Ооо, а вот и наш Шерлок1, – саркастично произнес он, заметив меня. – Накопал еще что-то? Выкладывай.

Его тон меня раздражал.

– Я лишь рассказал правду, которую отец не осмеливался открыть нам в течение двенадцати лет. Разве тебя не бесит, что он вообще ничего не рассказывает о маме, постоянно увиливает от вопросов?

– Ты лишь пытаешься восполнить свою утрату, ищешь виновных. Ты ничем не помогаешь.

– Отец не нуждается ни в чьей помощи! – пренебрежительно возразил я.

– Ты не прав. Ты только и делаешь, что винишь его во всех бедах, в смерти мамы. Каждый раз в каждой ссоре! Только ее уже не вернешь, никто уже не сможет что-либо изменить, а отцу мы еще можем помочь, – эмоционально трактовал он.

– Я повторяю: он не нуждается ни в чьей помощи!

– Он спивается Вик, ты не замечаешь, но это так! С каждым годом все больше и больше! Мы потеряем его, и это – уже будет наша вина, – более серьезно сказал Лекс, отодвинув чашку с чаем.

– Ему я ничем не могу помочь, – сухо ответил я. – А имя и память нашей мамы я восстановить в силах.

С этими словами я покинул Лекса и вышел на крыльцо подышать свежим воздухом. На улице пахло отрезвляющей свежестью. Снег перестал стелиться и начал кое-где подтаивать, образовывая небольшие лужицы. В моей голове было столько разных мыслей, но я не мог сконцентрироваться на чем-то определенном. Меня всего будто спутывали железные цепи, и их затягивали все туже и туже, от этого становилось трудно дышать. Как будто кто-то ударил меня под дых и очень сильно, так – что я не мог вдохнуть. «Мама, как ты могла так рано уйти? Как могла оставить нас с ним? Зачем он увез нас из этого города? Зачем вернул? Почему ограждал нас от тебя все эти годы?» Как же я зол на него, но больше всего на себя, за то, что в глубине души сочувствовал ему и жалею его, ведь он мой отец! «Слышишь ли ты меня там, мама?»