– Чего ты нервный такой? – Мент зачерпнул кружкой воды из ведра. – На, попей. К стенке тебя без суда ставить мы не имеем права, сам знаешь. А о деле поговорим. Мы тут как раз для этого и собрались. Сам-то ты что предлагаешь?

– Упредить надо. В зоне отчаянных ребят по пальцам можно сосчитать. А остальные так, бараны. Если главарей приструнить, все тихо обойдется.

– Кто же их приструнит?

– Жлобов здоровых у вас хватает. Мне чуть все ребра не переломали. А место, где главари кучкуются, я укажу.

– Тебе самому от этого какая выгода?

– Людей жалко невинных. Баб, детей. Если урки в город ворвутся, они там Варфоломеевскую ночь устроят.

– Кого ты из себя корчишь? – сказал вояка с издевкой. – Вот, оказывается, какие гуманисты есть среди простых советских заключенных. Лихо ты их воспитал, Семен Осипович.

Семен Осипович, лагерный обсос, то есть начальник, пробурчал что-то невразумительное и принялся нежно ощупывать свою поясницу.

– На моем месте и ты, начальник, гуманистом стал бы, – Зяблик с трудом, но сдерживался. – Урки в санчасти баб вольнонаемных прихватили, медичек. Так их, наверное, уже наизнанку вывернули. Хотите, чтобы и вашим дочкам цицки пооткусывали? Да там же есть зверюги, которые на воле человеческое мясо жрали. У некоторых по десять судимостей. Мокрушники, насильники, наркоты! Больше тысячи человек! А у вас всего две сотни охры зажравшейся да солдатики первого года службы, которые, кроме кухни и гальюна, ничего еще не видели. Хана вам завтра будет!

– Ладно, – усмехнулся вояка, нехорошо усмехнулся, со значением. – Кое в чем ты, может, и прав. Ну пойдем мы, допустим, сегодня в атаку. А если нас огневая ловушка ждет? Коли ты срочную служил, должен знать, что потери атакующих в три раза выше, чем у обороняющихся. И это, заметь, в нормальной армии, вышколенной и обстрелянной. А у наших горе-бойцов выучка такая, что они или все скопом лягут, или разбегутся. Может, ты именно этого и хочешь, а? Почему я должен тебе верить? Ваша братия на всякие подлые выдумки ох как горазда! Семен Осипович! – он швырнул в обсоса черствой коркой. – Да перестань ты свой зад чесать! Знаешь ты этого типа?

– Знаю, – отозвался начальник болезненным голосом. – Тот еще деятель! Судим за убийство родного брата, неоднократно нарушал режим, склонен к побегу, в местах лишения свободы совершил два преступления, на путь исправления стал только в последнее время, и еще неизвестно, с какой целью. С администрацией дерзок, у заключенных пользуется авторитетом, причем как у деловых, так и у мужиков.

– Ты сам-то хоть веришь ему?

– Ни на грош! – со слезой в голосе заявил обсос. – Я им как отец родной был. Столько поблажек давал. Случалось, и глаза на их проделки закрывал. Все имели – и свидания, и переписку. В посылках не ограничивал. А они… отблагодарили, называется… ведь в голову ломом метили… чудом увернулся.

– Случается, что заднице за голову приходится отвечать, – с усмешкой вставил милицейский майор.

Зяблик, по привычке держа руки за спиной, сделал шаг в сторону, чтобы лучше видеть обсоса, и заговорил как можно более спокойно:

– Верно, гражданин начальник исправительно-трудового лагеря. Все верно. Хотя про отца родимого вы и загнули, но в драконы кровожадные вас действительно не запишешь. Видал я и покруче начальников. Да только ведь вы с каждого из нас свою выгоду имели. Думаете, мы не знаем, сколько вы за свидание с заочницей да за досрочное освобождение брали? С общака вам деньги текли. В зоне все можно было купить – и водяру, и дурь, и бабу любую. Без вашего ведома, скажете, все это делалось? Пачку чая прапор за червонец продавал, а ей цена в ларьке семьдесят копеек. В нарядчиках, писарях да хлебопеках кто ходил – кто на лапу вам давал. А кто вашу дачу строил? Не зэки ли? Лес на ремонт бани выписали, а железо кровельное – на укрепление сторожевых вышек. Вы у попок ваших спросите, которые на этих вышках полегли, где то железо!