– А если я нож в живот получу или пулю между глаз, вы меня тоже откачаете? – угрюмо поинтересовался Лева.

– Ты про это не думай. И к шушере мелкой особо не цепляйся. Мы их только для отвода глаз гоняем. Главное, хоть одного аггела живьем взять. Надо, кровь из носа, узнать, чего ради они сюда пригребли.

Начали с панельной девятиэтажки, демаскированной отчаянным криком петуха. Быстро выставили оцепление, пару дружинников послали на крышу и уже спустя десять минут в одной из квартир первого этажа обнаружили старуху, не только умудрившуюся неведомым образом уцелеть во всех передрягах последних лет, но и сохранившую при себе дюжину кур-несушек. Хотя разъяренный петух и успел клюнуть Леву Цыпфа, перед старухой пришлось извиниться. Пусть доживает свой век спокойно.

Три следующих дома на этой улице успели утратить память о роде человеческом, зато из подвала четвертого извлекли двух завшивевших бродяг, уже почти не людей, а вместе с ними – остатки кабана, недавно пропавшего из хозяйства Виолетты. Кабанья голова, лопатка и огузок вернулись к прежним владельцам, бродяги же получили компенсацию – сначала тупой стороной сабли от Чмыхало, потом прикладом обреза от Виолетты.

После шести часов почти непрерывной беготни по этажам, взламывания дверей, разрушения баррикад, мордобоя, предупредительных выстрелов в потолок и коротких, но въедливых допросов, телега до краев наполнилась добычей: мешками картошки, банками домашних солений, связками битой птицы, холодным оружием кустарного производства, а сверх того – двумя девочками-беспризорницами, которых тут же удочерила Изабелла. За это время из города в сторону кастильской границы было изгнано больше полусотни подозрительных личностей, по сути дела – крыс в человеческом облике (некоторых для острастки пришлось даже бензинчиком облить), а потери ватаги по-прежнему исчислялись одной-единственной царапиной на ляжке Цыпфа.

Никто из попавшихся на пути людишек, будь то звероватый бродяга или безвредная, как мотылек, бабуся, не смог миновать внешне доброжелательного, но подковыристого внимания Смыкова. Время от времени он сообщал что-то Зяблику на ухо, то повергая его в мрачное раздумье, то заставляя оживленно потирать руки.

Хромого и горбатого, но ловкого, как мартышка, паренька, кормившегося за счет разорения птичьих гнезд и большую часть времени проводившего на крышах домов да в кронах деревьев, допрашивали особенно долго. После этого Зяблик сразу утратил интерес к району, который они сейчас прочесывали.

– Давай еще в одно местечко заглянем, и все на сегодня, – сказал он Виолетте.

Та вначале опрометчиво согласилась, но узнав, что интересующее Зяблика местечко находится на другом конце Талашевска, стала энергично отнекиваться. Сошлись на компромиссе: груженая телега в сопровождении пары дружинников отправляется восвояси, а всех остальных Чмыхало попозже доставит домой на драндулете.

Район, в который они перебрались, весьма отличался от предыдущего. Дома не торчали здесь особняком, а сливались разноэтажными фасадами в сплошную стену, на которой псевдобарокко соседствовало с конструктивизмом, а пышные барельефы – с унылой силикатной плиткой. Крытые железом, шифером, а кое-где и черепицей крыши образовывали уступчатые террасы, позволявшие без труда перебираться с улицы на улицу. Многочисленные пожарные лестницы, слуховые окна и просто прорехи в кровле очень способствовали игре в казаки-разбойники, которая вот-вот должна была где-то здесь развернуться.

Пугая ворон и кошек, Смыков долго расставлял людей – кого на стыке двух крыш, кого под арку проходного двора, кого за старинный брандмауэр, кого в нишу подъезда. В ударную группу, кроме него самого, вошли Зяблик, Цыпф, Виолетта и Чмыхало.