И маленьким пациентам, так же как и взрослым, кололи и спаивали все те же психотропы. И не дай Бог было ребенку закапризничать или впасть в истерику: доза неумолимо увеличивалась ровно до той поры, пока от мозга не оставалась одна оболочка, пока не "подсаживалась" окончательно печень, пока не переставали функционировать почки. В финале такого "лечения" развитие детей затормаживалось, и даже те, кто в наши дни был бы признан всего лишь излишне гипперактивным ребенком, склонным к истеричности, через довольно-таки короткое время мало чем отличался от олигофрена в стадии дебильности. Так же молча, пустым взглядом, смотрел в никуда, так же был неспособен к элементарной гигиене, не говоря о каком-то обучении.

Зрачки Регины расширились от боли при виде этих деток.

Палата, куда привела ее Александра, была рассчитана на детей достаточно большого возрастного диапазона: от трех до семи лет. Груднички, которым предположительный диагноз ставили уже в момент рождения, были в другой палате, вести Регину туда, Александра побоялась.

Дети возились на ковре, постеленном на пол, что-то лопоча, отбирая друг у друга мягкие игрушки или просто сидели, покачиваясь, погруженные в свои маленькие мысли.

От ковра дурно пахло. Штатная санитарка не давала себе труда тщательно замывать следы и лужицы, просто протирала их раствором хлора, от которого ковер давно стал пегим, с расплывшимся, когда-то красивым, узором. Хлор выветривался, а запах мочи и экскрементов, которыми дети почему-то любили играть, тщательно втирая их в ворс ковра, оставались надолго.

Врачи морщили носы, но по инструкции придуманной кем-то где-то в детской палате на полу обязан был быть ковер, а кто и как его будет содержать в чистоте - это вопрос не к медицине.

Санитарки отгавкивались, когда им указывали на вонь в палате, угрожали, что уволятся к чертовой матери, что пусть найдут еще других дур, которые будут этим дебилам жопы подтирать. В результате все оставалось по-прежнему: когда запах становился уж слишком нестерпимым, в палату приносили ведро с раствором хлора и обильно смачивали ворс.

Регина подошла к детям, играющим в свои непонятные игры, присела на край ковра:

- Привет. Я Регина, давайте играть вместе.

Пара голов обернулась на голос, пара глаз оторвалась от созерцания неведомых глубин ковра, никто не подошел, каждый ребенок продолжал жить в своем мире.

Каждый раз, идя в детское отделение, Александра звала с собой Регину. Девушка послушно одевалась и молча, шла за санитаркой.

Подходил к концу март. Дни становились все теплее, солнце, словно чувствуя свою вину перед людьми за то, что оставило их одних на долгие зимние месяцы, светило ярко и пронзительно.

- Александра Степановна, надо ковер помыть, - Регина смешно сморщила нос, - Он так воняет. Думаю, детям это тоже не очень нравится.

- Региночка, так его моют иногда, а он все равно воняет. Шерсть пропиталась запахами. Да и некому этим заниматься, ты же знаешь, сколько у санитарок работы.

- Вы попросите завтра, пусть кто-то во двор вынесет, я сама помою.

Трое дюжих санитаров, скрутив трубой огромный, двадцать квадратных метров, резной вьетнамский ковер, с трудом выперли его во двор. Найти место для этой махины было сложно, расстелили его на подъезде к приемному отделению.

Регина носила ведром воду из душевой, где ее купали в тот страшный день, когда привезли в клинику.

Точнее день был бы страшным, если бы Регина его помнила.

Присев на корточки и подоткнув халат, так что он стал больше похож на куртку, девушка мылила ковер хозяйственным мылом, терла жесткой сморщенной пластиковой губкой, которую нашла в той же душевой.