Цезарь впервые видел диктатора так близко. Багровая шелушащаяся сыпь на болезненно белой коже лица портила Суллу и вызывала брезгливое чувство. На щеке сыпь сливалась и выглядела как большая багровая смоква. Несмотря на ужасы сулланского террора, по Риму ходила сочиненная в Афинах дразнилка: «Сулла – смоквы плод багровый, чуть присыпанный мукой», и на римских стенах то там, то тут за ночь появлялись рисунки – смоква, пронзенная ножом, смоква, жарящаяся на вертеле, смоква с нарисованным ртом, в который был вставлен очень реалистично изображенный… Юлий вспомнил один такой рисунок, и губы тронула непроизвольная улыбка.

– Вот так встреча! Племянник Мария и зятек Цинны, Гай Юлий Цезарь! – тоже неожиданно усмехнулся Сулла. – Я бы на твоем месте рыдал. А ты улыбаешься… Чему? Если вспомнил хорошую шутку, может, посмеемся вместе?

– Я не улыбаюсь. Это судорога. Судорога… благоговения, – спокойно ответил Юлий, глядя прямо на круглое пятно на щеке диктатора.

Сулла впился в него пронзительными голубыми глазами: властитель Рима не мог поверить, что этот щенок, которого он может сейчас раздавить пальцем, посмел с ним нечто похожее на сарказм! И вдруг выражение лица диктатора совершенно изменилось. С радостной и открытой улыбкой, словно сообщая хорошую новость, он сказал:

– Завтра же объявишь о разводе с этой своей сучкой, дочкой мерзавца и клятвопреступника. Я решил выдать ее замуж сам, по собственному усмотрению. – И дружески, широко улыбнулся.

Юлий похолодел. Контраст выражения лица Суллы с тем, что он говорил, был настолько разительным, что заставил бы похолодеть кого угодно. Диктатор не зря провел нищую юность среди мимов, шутов, музыкантов и актеров, у которых и научился лицедейству. Потом улыбка резко погасла. Ликторы с безучастными лицами держались на почтительном расстоянии.

Гай Юлий, словно покоряясь судьбе, опустил голову. А когда поднял, лицо его было таким удрученным, что Сулла почти поверил.

– Видят боги, я выполнил бы приказ прямо сегодня, – услышал диктатор. – Если бы не был посвященным жрецом Юпитера. К тому же трудность в том, что жена не дает мне никакого повода для развода, и я уже потерял надежду, что когда-нибудь даст, судя по ее благочестивому и целомудренному характеру… Да здравствует великий Сулла Феликс, хранитель семейных устоев и защитник священных законов Юпитера! – Вдруг громко провозгласил юнец и склонился в поклоне. Коническая шапка фламиния съехала ему на один глаз, а второй блеснул… лукаво.

Сулла не верил ни своим глазам, ни ушам: мальчишка… глумится?

Но рассчитано было верно: Коллегия жрецов со ступеней храма Беллоны недавно публично и торжественно объявила Суллу отцом Рима, хранителем семейных устоев и защитником священных законов Юпитера. Кровопролитие и проскрипции получали таким образом легитимность и поддержку богов. Коллегии – заметим – щедро перепадало из конфискованного имущества проскрибированных, к тому же молния, ударившая в храм Юпитера перед вступлением Суллы в город, на всех произвела впечатление, что и говорить!

Выражение лица диктатора изменилось опять. Улыбка была отброшена, как тряпичная маска. Сулла слегка поднял тяжелую бровь и покачал головой, словно оценивал перед покупкой раба. И наконец убедился, что раб стоит запрашиваемой цены.

Он сделал властный знак, и паланкин, окруженный толпой ликторов, словно рыбьей стаей кит, продолжил путь. «Один Марий умер, но оставил после себя этого наглейшего юнца, в котором множество таких мариев! Новая забота…» – вздохнул диктатор.