- Мадемуазель де Шеверни! Беренис, вы ещё здесь? – Граф де Вержи крался вдоль стены, похожий на воришку, и его свистящий шёпот в сумраке ночи казался угрожающим.

- Кто это? – испуганно вскрикнула девушка, вскинув голову.

- Мадемуазель, я пришёл, чтобы сказать, что ваша речь в память о покойной разбередила мне душу. Не помню, когда я в последний раз пролил столько слёз, сколько их было пролито сегодня в часовне, перед гробом тётушки Эвон... – Осторожно начал Рауль, приближаясь к девушке мягкой неслышной поступью. – Мы с вами — так уж вышло! – не знакомы, но оба оплакиваем женщину, которая была для нас очень дорогим человеком...

В ответ на его слова девушка горестно вздохнула.

- Видит Бог, сколь мучительна для меня одна лишь мысль о том, что я больше никогда не увижу её, мою добрую наставницу, – с грустью проговорила она.

- О да, мы все скорбим, – тут же подхватил Рауль. – Нам всем будет не хватать её доброты и мудрых наставлений...

И притворно вздохнув, граф низко опустил голову.

Сказать правду, о том, что его тётушка была «доброй и мудрой женщиной», Раулю оставалось только догадываться: со своей престарелой родственницей он не виделся по меньшей мере лет десять. Он с лёгкостью забыл бы о её существовании ещё на десять лет, если бы она не напомнила о себе... своей смертью. И если бы вездесущий граф де Бриссак, который, как оказалось, был неплохо осведомлён о делах рода де Вержи, не рассказал о наследстве тётушки Эвон. Рауль до мельчайших подробностей запомнил их краткий, но многое открывший ему разговор.

- Конечно, многим из тех, кто знал и любил тётю Эвон, будет недоставать её. Только не вам, мессир де Вержи. – Заявление Беренис, произнесённое с укором и осуждением, заставило Рауля вскинуть голову.

- Что значит: «не вам»? – насторожился он, почувствовав подвох.

- А разве вы нуждались в её внимании? Или, может, оказывали внимание ей?! – Беренис, как видно, была не в силах скрывать своё возмущение. – Для вас тётя Эвон была всего лишь богатой родственницей, имущество которой вы жаждали когда-нибудь заполучить...

Теперь Раулю стало ясно, что тётка, известная в их роду своей нетерпимостью к лжи и лицемерию, сумела привить это же качество своей воспитаннице. И, разумеется, немало поведала ей о нём самом.

- Мадемуазель де Шеверни... – Рауль укоризненно покачал головой. – Вы ещё так юны и так мало знаете о людях. Ваши обвинения столь жестоки, сколь и несправедливы.

- Вам ли рассуждать о справедливости, – устало возразила девушка, незаметно отодвигаясь от него.

Рауль, сообразив, как нелепы его попытки произвести впечатление убитого горем родственника, решил продолжить разговор в открытую.

- Если кто и вправе рассуждать об этом, то это как раз я! Ведь это меня обделили наследством, это моё имя упоминается в числе близких усопшей лишь один раз! К моему несчастью, тётя Эвон оказалась не так щедра, как можно было надеяться!

Рауль умолк и — то ли от негодования, то ли ещё от чего-то — вдруг весь вспотел. Ему с трудом удалось унять бушевавшую внутри него злобу. С того мгновения, как он впервые увидел Беренис де Шеверни в окружении приехавших на похороны родственников, и до сих пор его не покидало желание растерзать её до смерти.

Местный викарий рассказал Раулю о том, что мадам Эвон де Вержи неоднократно, при свидетелях, выражала намерение завещать Ланже своей воспитаннице. Как ни уговаривали её родственники изменить последнюю волю, старушка осталась верна своему намерению. А чтобы от неё отстали раз и навсегда, пригрозила, что особенно рьяных и жадных лишит участия в имущественном разделе.