Один проступок влечет за собой еще большие проблемы, как после посещения Гефсиманского сада. Но ее нежелание скрывать свои чувства может вызвать подозрения Лоренса по отношению к Рэмси. Его дружеское отношение к Рэмси, ее собственные отношения с Лоренсом занимали все мысли Ирины. Только они заставили ее поздравить мастера снукера с днем рождения, извиниться и поспешно скрыться за дверью туалета.

Удивительно, но сейчас Лоренс казался ей чужим человеком, совсем не таким, каким показался в день их знакомства. Она ощущала его внутренний дискомфорт, замаскированный самоуверенностью, правда заключалась в том, что она никогда точно не знала, что происходит в его голове. Это маска на резко очерченном лице, как театральный задник, скрывала от зрителей все, что происходит за сценой. Ирина осторожно предположила, что в нем есть нечто меланхоличное.

Вне всяких сомнений, лицо Лоренса красиво, даже более того, оно привлекательно. Оно притягивает, вызывая желание нырнуть в темные воды и утонуть. Ей было предоставлено право любоваться им, следить за внезапно омрачившей его тенью, развеявшейся с быстротой облачности на острове. Удивительно, но чем дольше вы знаете человека, тем больше поражаетесь тому, как плохо вы его знаете и знали всегда, – словно сближение способствует не лучшему познанию личности, а упрочению вашей невежественности. Насколько бы детальным она ни считала составленный портрет Лоренса Трейнера, это все больше напоминало деконструкцию. Она скорее не рисовала его, добавляя новые и новые черты, а стирала то неточное и карикатурное, преувеличенное, что искажало реальность. Он был добрым; нет, простите, жестким. Он был беззаветно предан ей; напротив, в нем было нечто в высшей степени эгоистичное. Он был уверен в себе; ох, как она могла принять то, что лежало на поверхности, тогда как в глубине души он был полон сомнений. В самом начале Лоренс был добр, внимателен, что и привело к заблуждениям. Мысленно составленный портрет Лоренса похож на карандашный набросок в ее студии, на котором за последние девять лет появилось много темных размытых пятен после постоянных подчисток. Вероятно, к восьмидесяти пяти годам она придет к выводу, что совершенно не знает, каков Лоренс на самом деле, поскольку вычеркнет все «черты характера», формирующие человека. Возможно, в определенном смысле быть загнанной в тупик есть достижение. Возможно, самый ценный итог – понять не то, как человек, проживший рядом всю жизнь, похож на тебя, а, напротив, как он не похож, и признать – мы, кстати, делаем это крайне редко, – что лежащий на диване человек на самом деле существует.

– Куда ты смотришь?

– На тебя.

– Ты и раньше меня видела.

– Иногда мне кажется, что я не помню, как ты выглядишь.

– Меня не было десять дней, а не десять лет. – Лоренс взглянул на часы. Одиннадцати еще не было.

– Ты не поинтересовался, как прошел ужин с Рэмси.

– Ах да. Забыл. – Она чувствовала, что Лоренс не забыл.

– Мы провели время лучше, чем я ожидала.

– Говорили о снукере? Думаю, я достаточно подтянул тебя в этом вопросе, чтобы ты могла поддержать разговор.

– Нет, о снукере мы вообще не вспоминали.

– Как жаль! Разве ты знакома с другими профи? Могла бы разузнать что-нибудь интересное – хоть чуточку – о Ронни О’Салливане.

– Рэмси не только игрок в снукер. Он человек. – Она намеренно выбрала слово «человек», а не «мужчина». – Ему проще общаться один на один.

Лоренс пожал плечом:

– Всем так проще.

– Нет, не всем. – Ирина видела, что Лоренс ревнует, и это вызывало смех. Лоренс ревновал к