Годвин же хотел поговорить с настоятелем о своем будущем. Он караулил момент с самого возвращения аббата и уже отрепетировал речь, но ему пока не представилась возможность ее произнести. Надеялся, что сможет поднять нужный ему вопрос сегодня после обеда.

Антоний вошел в зал в тот момент, когда Годвин ставил на буфет сыр и чашу с грушами. Аббат казался постаревшим Годвином. Оба высокие, с правильными чертами лица, светло-каштановыми волосами и – как все родственники – с зеленоватыми глазами, в которых поблескивали золотые пятнышки. Антоний встал у камина – в комнате было холодно, в старом доме все время сквозило. Годвин налил дяде кружку сидра. Аббат сделал несколько глотков.

– Отец-настоятель, у меня сегодня день рождения, – произнес монах. – Мне исполнился двадцать один год.

– Верно. Я очень хорошо помню, как ты родился. Мне было четырнадцать лет. Производя тебя на свет, Петронилла визжала как кабан, которому в кишки попала стрела. – Антоний поднял кубок за здравие Годвина и ласково на него посмотрел. – А теперь ты уже мужчина.

Тот решил, что подходящий момент настал.

– Я провел в аббатстве десять лет.

– Неужели уже так много?

– Да, сначала в школе, потом послушником и вот монахом.

– Боже мой.

– Надеюсь, я не опозорил свою мать и вас.

– Мы оба очень гордимся тобой.

– Благодарю вас. – Годвин сглотнул. – А теперь мне хотелось бы поехать в Оксфорд.

Оксфорд уже давно являлся центром наук – богословия, медицины, права. Священники и монахи ехали туда получать знания и обучаться искусству ведения диспутов с преподавателями и друг с другом. В прошлом столетии ученые объединились в университет, и король пожаловал ему право принимать экзамены и присваивать ученые степени. Кингсбриджское аббатство имело в Оксфорде свою обитель – Кингсбриджский колледж, где могли вести монашескую жизнь и одновременно учиться восемь человек.

– В Оксфорд! – повторил Антоний, и на его лице проступило беспокойство, даже отвращение. – Зачем?

– Учиться. Ведь от монахов ждут именно этого.

– Я ни разу в жизни не был в Оксфорде и, как видишь, стал настоятелем.

Это, конечно, так, но Антоний проигрывал по сравнению с другими братьями. Некоторые монастырские должности, например ризничего, казначея, получали выпускники университета, они же становились врачами. Бывшие студенты быстрее соображали и поднаторели в диспутах, и аббат иногда выглядел на их фоне не лучшим образом, особенно на заседаниях капитула. Годвин стремился научиться мыслить по принципам несокрушимой логики, приобрести ту же уверенность и превосходство, которые наблюдал в оксфордцах, и не хотел становиться таким, как дядя. Но сказать этого не мог.

– Я хочу учиться.

– Зачем учиться ереси? – презрительно спросил Антоний. – Оксфордские студенты подвергают сомнению само церковное учение!

– Чтобы лучше его понять.

– Бессмысленно и опасно.

Годвин задумался, зачем аббат делает из мухи слона. Настоятель никогда не выражал беспокойства по поводу ереси, да и сам соискатель никоим образом не собирался подвергать сомнению принятую доктрину.

– Думал, вы с матерью имеете на меня виды, – нахмурился он. – Разве вы не хотите, чтобы я нес достойное послушание, а когда-нибудь, может статься, удостоился чести быть и настоятелем?

– Возможно. Но для этого тебе вовсе не обязательно уезжать из Кингсбриджа.

«Ты просто не хочешь, чтобы я слишком быстро вырос и обскакал тебя, а кроме того, вышел из-под влияния», – внезапно осенило Годвина. И как это он раньше не подумал о возможных препятствиях?

– Но я не собираюсь изучать богословие.