Жду, что Ванька обернётся и обрадуется моему визиту, учует запах еды и, жадно потирая ладони, начнёт с интересом выглядывать, что я принёс. Но, похоже, пацану не до ужина. Он отчаянно стучит по буквам на клавиатуре и с упоением смотрит в экран.

— Мелкий, ты чего? — Осторожно, дабы не напугать, кладу ладонь на острое плечо брата, чтобы ненадолго переключить на себя его внимание. Но Ваня весь там: с виртуальным другом в виртуальном разговоре, только печаль на его лице вполне себе реальная.

— Я поем позже, — объясняет на пальцах, уделив мне не больше минуты своего времени. — Я пока занят.

— Ладно, — киваю и ухожу.

На душе неприятно свербит, но я списываю это на усталость. Спускаюсь на кухню. Остатки остывшей яичницы заглатываю, так и не ощутив её вкуса. Врубаю в гостиной «Нетфликс» и до полуночи смотрю всякую ересь. Нет, быть может, фильмы и ничего, но мысли так и вертятся вокруг брата, грубости Ули, отъезда родителей…

Перед сном я заглядываю в Ванькину комнату. Как и следовало ожидать, он опять не спит. Без устали скользит пальцами по клавишам, а сам где-то очень далеко. На столе замечаю поднос с нетронутой едой и лекарствами и не на шутку закипаю.

— Какого чёрта?! — повышаю голос, позабыв, что брат ни черта не слышит, и рывком разворачиваю его кресло к себе.

Малой морщится и всем своим видом даёт понять, что я не вовремя.

— Ты так и не поел! — демонстрирую жестами своё возмущение.

Он пожимает плечами, а сам продолжает пялиться в экран. Что там такого важного?

— Ты даже таблетки не выпил! — продолжаю возмущаться.

— Позже! — отмахивается от меня брат. — Иди спать!

— А ты?

— Я потом сам лягу! Я могу. Ты знаешь.

— Ладно, — соглашаюсь. В конце концов он, как и я, имеет право на отдых от всех нас.

Я долго ворочаюсь в кровати и не могу заснуть. Раз двести проверяю сообщения в соцсетях, но всё тихо: Уля не скулит, моля о прощении, Лихачёв не мелет всякую чушь, даже пацаны, и те не спросят, как дела, и не поделятся очередным тупым сторисом. Непривычная тишина возвращает меня к словам Громовой, что я давно перестал пользоваться авторитетом среди своих. И, вроде, понимаю, что чушь — меня по-прежнему боятся и уважают, но неприятный осадок на дне души всё же остаётся.

Я засыпаю с восходом солнца, и стоит ли удивляться, что утром не слышу будильник. Наплевать на учёбу и весь день проваляться в кровати — тот ещё соблазн, но начавшие желтеть синяки под рёбрами — лучшее напоминание о том, что прогулы — это зло. Я резко вскакиваю с постели, наспех чищу зубы и одеваюсь. На лету заглядываю к Ваньке, но тот дрыхнет без задних ног, и я решаю в очередной раз его не трогать. Срываю с холодильника листок с номером сиделки, намереваясь вызвать несчастную, чтоб накормила малого обедом, а сам на голодный желудок несусь в школу.

Пятница — день идиотских шуток и бесконечных уроков. Алгебра, геометрия, химия сменяются стихами на уроке литературы и разбавляются беспрерывным бурчанием Ули. Она снова всем недовольна: я не так ем, не то пью, недостаточно часто беру её за руку, и слова мои всё не о том и не с той интонацией. Создаётся ощущение, что Громовой на завтрак подают отвар белены, а она ещё и добавки просит.

Бессонная ночь отзывается непроглядным туманом в башке и заторможенностью мыслей. Наверно, поэтому мне абсолютно наплевать, зачем Горыч снова крутится возле Ильиной, а физрук спускает на меня всех собак. Я пропускаю мимо ушей бесконечные разговоры о завтрашнем дурацком квесте и едва не забываю вызвать сиделку для Вани. Всё, чего я хочу — это выспаться. Всё, о чём думаю — о своём ускользающем из рук авторитете.