А у меня вообще никаких ответов не было, имелись только вопросы, причем без возможности их задать.

Я с трудом догнала родную старушку, на диво ловко скачущую по мелким лужам, и подхватила ее под руку, боясь, что она поскользнется на мокром граните в своих щегольских туфельках на каблучках-рюмочках. На бегу тетушка опять напевала про коня, которого надо бы распрячь. Я косилась на нее, но ни о чем не спрашивала. Возраст заслуживает уважения. Хотя будет очень грустно, если и тетя Ида поддалась деменции.

Звонко, как тот конь, выбивая дробь из каменных ступеней, мы сбежали в подземный переход и вынырнули из него у похожего на летающую тарелку здания станции метро «Горьковская».

– Галина назначила нам на девять ноль-ноль и предупредила, чтобы не опаздывали, у нее, видите ли, процедуры, она не будет ждать, – снизошла до объяснений тетушка, когда мы прошли через турникеты и встали на эскалаторе, как два деревца.

Тетушка в свои «крепко за восемьдесят» остается стройна, как березка.

– А Галина – это у нас кто? – Я все еще ничего не понимала.

– Да Федоскина же! Генеральша наша. – Тетя Ида косо глянула на меня, недовольная отсутствием сообразительности, покачала головой и посетовала: – Уж такая барынька, что фу-ты ну-ты! Процедуры у нее, ну-ну. Не иначе бальзамирование и мумификация.

– Она тебе не подружка, – догадалась я.

– Она никому не подружка, – подтвердила тетушка.

Мы вышли на перрон и шмыгнули в вагон.

– А Марфиньке? – Я все еще не уяснила, каким боком та относится к нашему делу.

– Марфиньке? – Тетушка неожиданно затряслась, почти беззвучно смеясь. – Ее Галина, было дело, люто ненавидела. А теперь, наверное, надеется увидеть раздавленной и жалкой.

– Это Марфиньку-то? – не поверила я.

Право, не знаю, что должно случиться, чтобы блистательная Марфа Ивановна сделалась раздавленной и жалкой. Мне кажется, таких несгибаемых женщин больше не делают. Мировая сталелитейная промышленность прекратила выпускать их еще в сороковых годах прошлого века, и после смерти Маргарет Тэтчер на всем белом свете остались только две железные леди – Марфинька и ее лучшая подруга, наша тетя Ида.

К сожалению, Марфинька не избежала возрастных проблем: лет пять назад ее начала атаковать деменция. Бравая старушка отчаянно обороняет свои позиции, но периодически ее накрывает. Тогда она несколько теряется во времени и пространстве, денек-другой называет окружающих чужими именами, что, впрочем, не мешает продолжать общение: добрые люди знают, что надо немного потерпеть – и нормальная Марфинька вернется, а до тех пор безропотно играют отведенные им роли.

Есть лишь один человек, которого Марфинька узнает почти всегда, – тетя Ида. Наверное, потому, что они неизменно присутствуют в жизни друг друга на протяжении восьми десятков лет. Познакомились еще в детском саду и крепко сроднились в эвакуации, куда их малышками вывезли из блокадного Ленинграда.

Ирку Марфинька в дни помрачения рассудка называет Людочкой, кота Вольку – Мурзиком, а меня почему-то просто не замечает. Я пытаюсь убедить себя: это потому, что я такая неповторимая, ни на кого не похожая, – и все же мне обидно.

Впрочем, я вряд ли радовалась бы, зови меня дементная Марфинька Даздрапермой, как тетину соседку по этажу. Хотя это неблагозвучное имя – всего лишь сокращение от «Да здравствует Первое мая».

Мы вышли из метро «Гостиный двор», пересекли Невский и вскоре оказались у старого дома на набережной Грибанала – это еще одно неблагозвучное, но популярное в Питере сокращение, полностью, как вы понимаете, канал Грибоедова.