– Отвали от меня, громила хренов! – внезапно выкрикивает кто-то в толпе, обращая на себя внимание. В том числе и мое.

В основной зал врывается наш охранник Антон, а за ним шагают еще два шкафа, удерживая в руках черное пятно на ножках. Мужчины расталкивают оказавшихся на пути гостей, создав вокруг себя подобие круга, и останавливаются около нас с Эдгаром, держа за шкирку какого-то пацана. Грязного, неотесанного, лицо скрыто под капюшоном с маленькими дырками.

– Отпустите меня, говнюки!

Чего у него голос такой писклявый, как у девчонки?

– Олег Дмитриевич, – начинает один из охранников, – эта пигалица пыталась вломиться к вам. Вы ее приглашали?

Это девушка? Серьезно? Что-то не особо похоже. И что вообще дети делают на моей выставке? Только не говорите, что малолетки нынче тащатся от абстрактных набросков и обнаженных натур. Не поверю.

– Нет.

– Слышала? Тебя сюда не приглашали, так что проваливай!

– Не пойду!

Оно (уж не знаю, какого пола это черное пятно) снова дергается в сторону. Капюшон падает с головы. Люди вокруг испуганно ахают. И почему же? А все просто. Наше брезгливое общество не привыкло, чтобы в одном помещении с ними находился измазанный подросток. Да, именно измазанный. Судя по глазам, тушь точно потекла. Что случилось с помадой на полных губах – неизвестно. Съели, скорее всего, но красные подтеки остались.

Девчонка поднимает на меня глаза. Яростные. Затравленные. Наполненные лютой ненавистью ко всему окружающему. Худощавая. Я бы откормил тебя как следует и куртку эту огромную снял. Ах да, еще бы волосы причесал. Как можно ходить с такими клоками, имея длину по пояс?

– Суки! Зажравшиеся суки! Никакая это не благотворительность, ясно! – кричит она.

– Уведите ее, – приказывает Эдгар охранникам.

– Да пошли вы все на хуй! И ты, гребаный мудила, – она смотрит на меня, – иди на хуй! Зажравшиеся суки! Это дерьмо на стенах ничего не стоит! Вам всем карманы набить надо! А дети умирают из-за вас! Суки!

Эта фраза обидела бы меня лет десять назад, но не сейчас. Сколько критики я повидал на своем веку. И слова, высказанные какой-то малолеткой, вряд ли заставят меня бросить живопись. Так, что она там еще говорила?

– Принесет черт этих попрошаек, – хмыкает друг, делая новый глоток шампанского.

О, вспомнил. Дети гибнут. Что, очередная защитница государственной бесплатной медицины в стране? Ее не будет, дорогуша! Именно такие вечера, как этот, помогут спасти многих больных.

– Так на чем мы остановились? – Эдгар выводит меня из раздумий.

– Вроде бы мы говорили о Яне, – это имя уже не так больно произносить, уже не так сильно в груди сжимается. – Давай отойдем.

Вспоминаем о лишних ушах. Да-да, эти стервятники то и дело проходят мимо, навострив свои маленькие ушки в дорогих сережках. Женщины до сих пор глаз отвести от нас не могут. Причем как от друга, так и от меня тоже.

– Яна хочет детей, – говорю я, когда мы выходим на улицу. Рядом с нами стоят только охранники. Той девчонки поблизости не наблюдается. – Оба здоровы, у обоих было желание, но…

– А! – перебивает Эдгар. – Ты анализы не сдал! Точно!

– А ты откуда знаешь?

– Так она на днях рассказывала.

Прелестно. Кому она еще растрепала о нашей личной жизни? Своему Глебчику наилюбимейшему? Теперь я готов расценить любопытные женские взгляды немного иначе. Наверное.

– Забей. Расстались и расстались. Она со своим Глебом, а я один как-нибудь справлюсь, – достаю сигарету, закуриваю. Снова вернулся к ним, когда почувствовал безысходность. Когда понял, что эту пустоту сможет заполнить только никотин.