Она икнула и, отчего-то повеселев, тихо запела. Ни сада, ни огорода старуха отродясь не имела.

Рябоконь швырнул сумку об асфальт и мрачно уставился на поющую. Рубец его на правой щеке заметно побелел.

– Ты что орешь, шкура? – прошипел он. Песнь оборвалась. – Имеешь умысел на нарушение общественного порядка?

– Да ить и не ору я вовсе, а как по правде хочу, – струсившая торговка быстренько вернулась к прозе.

– Кто цветы дал? – не сводил страшного, злого взгляда Рябоконь.

Старушка боязливо «стрельнула» в сторону Тариэла.

– Никто не давал. Свое, – еле слышно, но упрямо повторила она.

Рябоконь прикинул, что можно выжать из той паскудной ситуации, в какой оказался. Повел головой, подавляя загулявший по рядам ропот:

– Что? Игрища веселые с органами затеяли? А ну, вы, оба два, сюда!

Патрульные сержанты, которые при виде обэхээсника попытались незаметно улизнуть, вынуждены были вернуться.

– Куда смотрите, раззявы? Пьяные торгуют. Ее, курву, в вытрезвитель надо, а она в рядах буянит.

– Сергей Васильич, да ить сто грамм всего, – задохнулась торговка.

– И с памятью чего-то на почве хронического алкоголизма. А нам советский торговец трезвым нужен. Лечить будем, – пообещал Рябоконь, подозрительно оглядывая остальных. Остальные, впрочем, давно уж энергично спрыскивали свои букеты и глядели на власть предельно честно и лояльно.

– Тащите ее в отдел и оформляйте протокол по пьянке, – принял решение Рябоконь.

– Чего?! Что ж это, бабы?! – взвизгнула старуха, ухватив за рукав ближайщую к ней полнолицую, с неестественно поблескивающими глазами хохлушку. – И не вступитесь?!

– Да отчепись ты, зараза! – поспешно оторвала ее от себя та, не забывая искательно улыбаться Рябоконю. – Все на халяву хочешь. Вот и наварила!

– Катись, катись, пока остальных не трогают, – поддержали из дальних рядов.

– Ах, во как?! – поразилась старуха. – Так-то вы, козлищи? Да вас самих пошмонать если… Може, рассказать?

Голос ее прервался, маленькое тельце, выдернутое, будто брюква из грядки, крепкой рукой патрульного сержанта, метнулось к асфальту. И оббилось бы об него, если б не было подхвачено его напарником. Стремительно козырнув, милиционеры шустро поволокли старуху-штрейкбрехера в сторону: у патрульного наряда к цветочным рядам был особый, «неуставной» интерес.

– Горячий вы, Сергей Васильевич, – с легким сарказмом упрекнул Тариэл. – А в вашей работе голова должна быть холодная. Так ваш зачинатель товарищ Дзержинский учил.

– Да пошел ты, – огрызнулся оплошавший Рябоконь. Но вдруг взбодрился, будто застоявшийся «на номере» охотник, уже отчаявшийся подстрелить дичь и вдруг увидевший ее перед собой. Изменился в лице и Тариэл.

Прямо на них, помахивая небрежно такой же объемистой спортивной сумкой и приплясывая, двигался молоденький южанин. Был он в хорошем настроении, увлечен какими-то своими, очень приятными мыслями и оттого поджидавших его увидел лишь метров за пятнадцать. В полной растерянности застыл он на месте.

– Иди сюда, поросенок! – подозвал Рябоконь.

Тот потоптался в нерешительности, беспомощно глянул на гневного – роли переменились – Тариэла, что-то прикинул, резко повернулся, готовясь рвануть в сторону, и… остановился. Сзади, в сопровождении двух парней, к нему спешил невесть откуда взявшийся Лисицкий.

– Старина Хассия! – метров с десяти прокричал он, радостно улыбаясь попавшему в ловушку подносчику товара. – Чертовски рад тебя видеть! Что ж ты стоишь? Что ж не торопишься обнять своего старого друга Лисицкого?

Подойдя к тому, кого назвал Хассией, Николай восторженно потряс его за плечи.