Он замолчал: под прозрачной кожицей на лице Марешко – словно подсветка включилась – расцвели и зашевелили отростками обширные кусты капилляров. Тяжёлое молчание наполнило комнату.

– Воды? – догадался Мороз.

Марешко жестом отказался.

– Всем нам… досталось, – тихо произнёс он.

– Да, я чего зашел-то, ребята, – сделав над собой усилие, Марешко слабо улыбнулся. – Агент мне только что позвонил: в горсаду нацмены-цветочники появились. Тариэла видели.

– Сильна твоя фортуна, парень! – Лисицкий вскочил.

– Если еще зацепим, – Рябоконь, сомневаясь, покрутил тоненькую папочку. – Будем документировать или ну его?..

Метнул папку в сейф.

– Я прихвачу понятых и зайду от набережной! – выбегая, азартно крикнул Лисицкий.

– Может, и мне с вами?.. – засомневался Марешко, но, наткнувшись пасмурный взгляд Рябоконя, передумал. – А впрочем, работы много.

Когда он повернулся, у Мороза подкатило к горлу: над лоснящимся, усыпанном перхотью воротником старого пиджака на дряблой шее задрожали от сотрясения слежанные ошметья седых волос. Мороз уже слышал, что полгода назад у вдовца Марешко от лейкемии умерла единственная дочь.

Рябоконь шел быстро, напором своим раздвигая встречных. Они прошли пивной бар, за которым открылась узорчатая решетка городского сада, – и вдоль нее фанерные, уставленные цветами ряды. Шла оживленная торговля. Но южан за прилавками не было. Правда, чуть в стороне, облокотившись о табачный киоск, углубился в газету «Правда» грузин лет сорока, в кремовом, прекрасного покроя костюме.

К нему-то, не задерживаясь, и направился прямиком Рябоконь.

– Ба, Сергей Васильевич, – с теплым акцентом поприветствовал тот, неспешно складывая газету. – Давно не видал.

– Давно, – Рябоконь, помедлив, пожал протянутую руку, не переставая зыркать по рядам цветочниц. – Давно, Тариэл.

Сердце у Мороза екнуло.

– Опять чего ищете? – посочувствовал Тариэл. – Работка же у вас. Ни сна ни отдыха измученной душе. Так у классика?

– Так, так, – насупился Рябоконь. С классиками он был не в ладах. – В Знаменское чего таскался?

– Какой-такой Знаменское? – удивился Тариэл. Чересчур быстро удивился.

– Со шмотками. Вместе с прошмандовкой этой, ну… – Рябоконь припоминающе пощелкал пальцами.

Тариэл со снисходительной вежливостью ждал.

– Да сам знаешь. Лавейкина, во! Кожей, замшей торговали, – совсем уж безнадежно попытался освежить его память Рябоконь.

– Ко-ожа, за-амша, – мечтательно поцокал языком Тариэл. – Какое торговать, Сергей Васильевич? Подскажи, если узнаешь, где купить могу.

– Не помнишь, стало быть. Бывает. Цветочками без разрешения по-прежнему приторговываешь?

– Сергей Васильевич, дорогой! Да я уж и думать забыл. Злопамятный вы человек.

– Профессия такая, – Рябоконь продолжал вглядываться в торговые ряды. – Так кто на тебя сегодня торгует?

– Обижаешь, дорогой. Честное слово, обидно, – разгорячился Тариэл. Разгорячился, впрочем, в меру. Так, чтоб не рассердить оперативника.

– А ну, цыц! И за мной, – взгляд Рябоконя обострился, он шагнул к цветочному ряду.

Следом под бдительным присмотром Мороза со вздохом двинулся и Тариэл.

Резко отодвинув одну из палаток, Рябоконь оказался внутри рядов. Растолкав перепуганных торговок, пробился к затихшей в углу пьяноватой старухе. Ни слова не говоря и никак не представляясь, выволок из-под прилавка огромную, на молниях спортивную сумку, в которую свободно можно было упаковать и саму старуху, заглянул внутрь. Перевернув, встряхнул. На прилавок высыпалось несколько чахлых гвоздичек.

– А ничего и нетути, – резонно продребезжала торговка. – Да уж и было-то два цветочка. Так ить своим п