– Это было… – Она хихикнула. – Должна признаться, это было очень мило.

– «Мило»? – насмешливо переспросил он. – По-моему, это было гораздо больше чем «мило». «Мило», – сказал он, целуя ее в нос, – это какое-то розовое слово.

– Вздор. В нем нет ничего розового, – рассмеялась она. – А ты как бы назвал это?

– Ну-у, – задумчиво произнес он, – я назвал бы это восхитительным.

Она приподняла бровь.

– Значит, «мило» – розовое слово, а «восхитительно» – приемлемое? А я думаю, что «восхитительно» – почти такое же розовое слово, как «мило».

– Ладно, пусть будет так, – сказал он с глубокомысленным видом, который производил весьма странное впечатление на лице абсолютно голого мужчины с распластавшейся на нем абсолютно голой женщиной. Она с трудом подавила смех.

– Пожалуй, лучше сказать «потрясающе». Уж в этом-то слове нет ничего розового. Или даже «великолепно». – Он встретился с ней взглядом. – Да, это самый лучший вариант. – Он неожиданно прижал ее к себе и перевернулся вместе с нею. – И, насколько я понимаю, это будет снова великолепно. – Он поцеловал ее в горло.

Она вздрогнула от удовольствия.

– А что будет потом?

– А потом, дорогая Джудит, – с улыбкой сказал он, – ты должна накормить меня ужином.

– Мне еще никогда не приходилось ужинать в дамском будуаре, – сказал Гидеон, задумчиво потягивая вино. – Ощущение необычное.

– Возможно, потому что это на грани дозволенного? – подсказала сидевшая напротив Джудит, которая явно забавлялась разговором.

– Возможно, – улыбнулся он. Он не мог не улыбаться. Может быть, благодаря этому вечеру он будет улыбаться до конца своей жизни. Ведь каждое его мгновение было великолепно. Гидеон не был уверен, что именно делало этот вечер особенным, что отличало его от всех других вечеров, проведенных с другими прелестными женщинами, но сейчас ему не хотелось размышлять об этом. У них еще оставалось довольно много времени, чтобы наслаждаться жизнью.

Они ужинали в небольшом алькове, выходящем в ее спальню. Он тоже был декорирован в розовых тонах. У Джудит был отличный повар, и ужин оказался так же превосходен, как и все остальное. Единственным диссонансом было противное существо, которое она почему-то называла собакой и которое даже сейчас сердито глядело на него из украшенной бантиками корзинки. Собаке он явно пришелся не по душе, и неприязнь была взаимной.

– Тебе это нравится?

– Что? Ощущение недозволенности? Очень нравится, – сказал он, отхлебнув отличного вина. – Трудно представить себе, что это кому-то может не понравиться.

– Тебе часто приходилось испытывать чувство недозволенности? – небрежно спросила она.

Он с трудом подавил смех.

– Почему ты спрашиваешь?

– Из любопытства. Не более того. – Она пожала плечами. – Знаешь ли, я тебе не верю.

– Ты имеешь в виду удовольствие от ощущения недозволенности?

– Нет, этому я верю. Более того, с этим я согласна. – Она поставила локти на стол, переплела пальцы и положила на них подбородок. – Я не верю тому, что ты никогда прежде не ужинал в дамском будуаре. Твоя репутация не позволяет в это поверить.

– Моя репутация? – Он поставил бокал, откинулся за спинку кресла и внимательно посмотрел на нее. За тридцать два года он твердо усвоил, что неразумно признаваться, будто знаешь, о чем именно говорит женщина. Никогда. Обычно бывает лучше притвориться святой невинностью и все отрицать или же, если это не поможет, осторожно признаться в чем-то. – Может быть, приведешь какие-то конкретные примеры?

– Репутация редко поддается конкретизации. Но основывается она на правде.