Во взаимных претензиях, казалось, больше правды на стороне Годунова. Ведь он действительно хороший правитель, много сделавший для страны, что не отрицают и враги. Но убийство царевича в моральном плане перечеркивает заслуги Бориса, обрекает на муки совести и делает неспособным противостоять тени, восставшей из гроба:

Для Пушкина Годунов – незаконный царь, как и Самозванец и последовавший за ним Шуйский. Здесь Пушкин близок к Ивану Тимофееву, писавшему об «истинных царях» и царях «через подобие». У Пушкина, как у Тимофеева, Годунов, Самозванец и сменивший Самозванца Шуйский – все цари «через подобие», то есть цари неправедные и неправильные. Но Годунов имел свой шанс стать царём правильным (истинным), если бы его не упустил, пойдя на убийство ребенка. В понимании прошлого Пушкин следовал даже не Карамзину, а поэтической интуиции, позволявшей ему ощущать народные чувства тех времен. Он воссоздавал не строгую историческую реальность, а народный миф.

Современники Пушкина о Годунове. Публикации пьесы Пушкина предшествовала развернувшаяся с середины 1820-х гг. критика трактовки Годунова как убийцы царевича Дмитрия. В 1825 г. появились статьи Фаддея Булгарина,[37] упрекавшего Карамзина за доверие к пристрастным свидетельствам недругов Бориса. По мнению Булгарина, Годунов был оклеветан боярами. Карамзина Булгарин побивает его же статьей от 1802 г., где нет ни слова о преступлении Годунова и восхваляется его избрание: «Россия в первый раз избрала себе государя торжественно и свободно». В романе «Димитрий Самозванец» (1829) Булгарин порицает Бориса не за злодейство, а за слабодушие и неспособность противостоять буре.

В 1829 г. историк М. П. Погодин публикует статью, где доказывает непричастность Бориса к смерти царевича. Погодин считал, что Борис готовил царевичу смерть политическую, как незаконнорожденному,[38] и не нуждался в его физическом устранении. По мнению автора, убийство было невыгодно Борису и непонятно, почему такой опытный царедворец использовал не «тихий яд», а «звонкий нож». Пушкин внимательно читал статью Погодина и написал на полях возражения. Когда его трагедия была издана, он подарил экземпляр Погодину. Позже Погодин записывает в дневнике: «К Пушкину, и с ним четыре битых часа в споре о «Борисе». Погодин сам написал драму «История в лицах о царе Борисе Фёдоровиче Годунове» (1832), напечатанную в журнале «Современник». В драме смерть Бориса связана не с угрызениями совести из-за убийства царевича (Погодин в него не верит), а с боярской изменой.

С критикой пушкинского Годунова выступил издатель журнала «Московский телеграф» Н. А. Полевой. В статьях от 1831 и 1833 гг. он сожалеет, что Пушкин излишне положился на Карамзина: «… карамзинизм повредил даже совершеннейшему из его созданий – Борису Годунову». Основу неуверенности Бориса перед Самозванцем Полевой видит не в убийстве Дмитрия, весьма сомнительном, а в угрозе царю со стороны боярства. Огорченный за Пушкина, Полевой восклицает: «Как мог Пушкин не понять поэзии той идеи, что