– Орест, ты слышишь? Хочется ли тебе, чтоб отец увел сестру прочь?

Ты попытался выхватить у нее брата, но мать держала Ореста крепко. От боли и страха Орест завопил.

Мать повысила голос, перекрикивая его вопли:

– Он возненавидит тебя или начнет тебе подражать! Ты вырастишь сына душегубом! Этого тебе хочется, да?!

Тогда ты толкнул Ореста к матери, в гневе отошел от нее, остановился возле меня и протянул ко мне руку. Я съежилась, подалась прочь.

– Ну вот, Клитемнестра! Довольна? – спросил ты. – Перепугала девочку. Она могла бы пойти со мной, думая, будто ее ждет свадьба. А теперь от страха будет сама не своя.

Склонился ты надо мною, коснулся моих волос. («Счастье, что ты родилась девчонкой», – сказал ты, игриво дернув меня за косицу волос на затылке.) Поцеловал меня в лоб. («Понимаю, – сказала Елена, – нелегко тебе будет услышать об этом, но отец твой – из тех, кто без колебаний убьет даже грудного младенца».) Я вздрогнула, отодвинулась к стенке шатра.

– Чего тебе хочется? – спросила я. – Чтоб я блаженно, доверчиво взяла тебя за руку и, будто коза за хозяином, пошла за тобой туда, в лагерь, взглянуть на бьющихся в тумане воинов? Но я ведь уже не маленькая.

В ответ ты презрительно, зло усмехнулся.

– Или я ошибаюсь? – продолжила я. – Может, тебе угодно, чтоб я начала отбиваться, кричать? Чтоб, как Орест, закатила истерику, а после ты вспоминал бы мои рыдания и корил бы себя за ужасный поступок?

Ты встряхнул головой, точно встревоженный конь.

– Да в своем ли ты уме?

Я рассмеялась.

– Стало быть, я права! Я для тебя уже превращаюсь в идею. В нелегкое решение, принятое великим правителем. Ну так не обольщайся. Трудным это решение сделалось только из-за тебя самого. А ведь нужно-то было всего лишь отречься от клятвы и пощадить мою жизнь.

– Тогда Менелай с Одиссеем повели бы войска на Микены. Разве не видишь? У меня нет выбора.

– А разве ты не видишь, что выбор здесь – вовсе не за тобой? Моя жизнь – не товар для мены. Как ею распорядиться, решать мне и только мне.

– Нет, ты не понимаешь…

– Отчего же, вполне понимаю: ты хочешь, чтоб я пожалела тебя перед смертью.

И тут в голове моей засвистел ветер. Полотнища шатра всколыхнулись. В воздух взвились песчинки. Пряди волос, выбившиеся из кос матери, затрепетали.

– Знаешь, отец, ведь я ни минуты не верила в то, что сказала Елена. Скажи, был он похож на Ореста? Был ли похож на Ореста мой старший единоутробный брат, которого ты насмерть расшиб о камни?

Ты полоснул непокорную дочь испепеляющим взглядом.

– Так-то ты молишь меня пощадить твою жизнь?

– Может быть, этого будет довольно?

Ответ я знала заранее, однако набрала полную грудь воздуха и…

– Не убивай меня.

Я позабыла, что такое мольба.

Когда от меня не осталось почти ничего, я обнаружила, что тот разговор с Еленой начал выглядеть совсем по-иному. Не отвлекаемая, не сбитая с толку собственным эго, я сосредоточилась на новых подробностях, увидела за ее словами новые побуждения. Может, я считала Елену кичливой лишь потому, что так о ней говорили все? Может, ее поведение – не бахвальство, а попросту честность?

В тот вечер, сидя под оливой, заметив, как я восхищаюсь чертами ее лица, Елена вздохнула. И я до сих пор видела в ее вздохе только гордыню. А что, если это была не гордыня – усталость? Что, если ей, смертельно уставшей на каждом шагу иметь дело с завистью и вожделением, просто хотелось чего-нибудь незатейливого – к примеру, взять племянницу за руку?

– Придет время, и ты тоже станешь красавицей.

Возможно, этим она старалась меня ободрить?