– Ну, Володя, что же ты делаешь? Кто напечатает твою статью, того прогонят с работы, уже были подобные случаи, когда я едва удержался на своем месте, – и завотделом перечисляет такие случаи, – поэтому отложи эту статью куда-нибудь под сукно и давай забудем пока об этом деле…

Вот таким образом мои хлопоты бывали по большей части безрезультатны. Иногда статья об обворованном изобретателе выходила в газете. Но и это почти никогда не помогало. Сколько таких статей мы читали в газетах! Сколько статей о статьях, «не замеченных» бюрократией!

Но изобретатели даже этим были довольны. Они видели, что в центральной газете есть журналист, который готов заниматься их судьбой, искренне хочет им помочь, к нему можно всегда обратиться. И повалили они ко мне валом. Надо сказать, что с тех пор и на многие годы у меня завелось множество прекрасных друзей…

Крепко дружил я с Борисом Николаевичем Любимовым. Он изобрел угольный комбайн, очень нужный нашим угольщикам, но оценили его, увы, немцы. И это было больное место нашего «Дядика Борика». Под этим именем он у меня фигурирует в «Белых одеждах» (в «Не хлебом…» – инженер Араховский). С ним мы много гуляли, говорили, выпивали… многим обязан я именно ему.

(Жена. Вся наша семья – и родители, и дети – очень полюбила Бориса Николаевича. Был он какой-то особенный: большой, с доброй улыбкой, всегда готовый к шутке, но в то же время чувствовалась в нем и грусть. Любил с В. Д. петь русские песни. Как затянет: «Летят у-утки, летят у-утки и два гю-уся!» – Володя подхватит, но дядик Борик: «Стоп! Дудик, не так бодро, мягче, ласковее». И снова затягивает – и в самом деле выходило задушевно. Ездили они вместе, да еще с пасынком Бориса Николаевича, Юрой, на рыбалку и охоту. И там любил он пошутить. Капнет водки или вина на муравьиную кучу и говорит: «Гляди-ка, Дудик, все полегли. Ах, алкоголики!» Или ночью у костра завыл однажды волком. И глядят: ломая кусты, бежит к ним одинокий охотник: «Слышите, недалеко прибылые (волчата) воют!» Жил Борис Николаевич в том самом доме, который описан в «Не хлебом единым», где жил Бусько. Дом этот сохранился со времен пожара Москвы. Зимой, как ни топили «голландку», температура в комнатах выше 12 градусов не поднималась. Но дядик Борик любил этот дом, любил сидеть у окна и наблюдать вечерний арбатский двор. Когда дом пошел под снос и они с женой получили новую чистенькую двухкомнатную квартиру на окраине, дядик Борик загрустил. Тем более что чертежный станок не помещался на новом месте. Пришлось от него отказаться. И все больше стала донимать его грусть. А тут еще стал он болеть, боялся оказаться обузой для семьи. И однажды он купил плохонькое ружье – чтобы оставить свое прекрасное охотничье ружье тому самому Юре, которого он считал своим сыном, – и из него застрелился.)

Частым гостем бывал у нас многоплановый изобретатель Сердюк – он любил увозить меня на машине в лес «дышать ионизированным воздухом» – его слова. Добрый друг семьи – Кочегаров, изобретатель шахтного парашюта. С ним конфликтовал Павлов, отстаивал свой шахтный парашют. Очень экспансивная натура. Говорили, что он устроил в кабинете министра большой скандал. Запустил у него на столе свою модель, а тот не оценил, отверг. Однажды Павлов устроил в институте, где был отвергнут его парашют, такую штуку: стоят в ожидании лифта важные чиновники, беседуют. И вдруг проносится ничем не закрепленная кабина лифта, а в ней Павлов и его верная жена. Чиновники похолодели, и тут сработал парашют, и кабина замерла. Парашют так и не был принят.