Точно так же, как и экстраверту, время от времени все-таки нужно одиночество. Как минимум, чтобы переварить тот клубок эмоций, что он получил от людей.

Может ли быть успешным тренер, для которого крайне важно то, как люди его оценивают? Может. Конечно, он выложится полностью при подготовке, чтобы плохих оценок не было, и будет сильно переживать, если кому-то из участников не понравится его тренинг.

Может ли быть успешным тренером человек, который «все про себя знает» и не слишком реагирует на оценки со стороны? Тоже может. Какие бы форс-мажоры ни случились на тренинге, он будет чувствовать себя устойчиво: его «внутренняя опора» всегда при нем.

Но, повторюсь, с моей точки зрения, не может быть успешным тренер, который не любит людей.

Для меня высшее счастье, когда ученик говорит:

– Нина Витальевна, спасибо! Благодаря вам я смог получить работу мечты!

– Нина Витальевна, я так счастлив! Вы смогли вернуть мне веру в себя!

– Нина Витальевна, как же хорошо, что я вас встретила! Я выступила на совещании, и у меня не дрожал голос. Это победа!

Ощущаю вспышку восторга. И готова в этот момент обнять ученика, даже если я сейчас в Москве, а он – на Сахалине.

Желание помочь живет во мне с детства. Бедные родители, сколько раз они наблюдали картину: я возвращаюсь домой из школы без новой кофты или куртки.

– Нина, а где кофточка? – спрашивала мама.

– Я познакомилась с девочкой, у нее была такая старая кофточка, она ей мала. Я подарила девочке свою. Можно?

Уже отвечая, я понимала, что сначала должна была спросить маминого разрешения, но тогда, в тот момент, потребность помочь девочке светила во мне настолько сильно, что я ничего не могла с собой поделать.

Потом я стала тележурналистом, но ощущение, что я стою перед камерой в первую очередь, чтобы помогать людям, не проходило. Я подбирала максимально простые слова – чтобы моим зрителям было проще понять, что происходит. Я задавала чиновникам вопросы – не те, что они хотели от меня услышать, но те, которые были важны для зрителей.

Я была абсолютно счастлива в своей профессии в сложные 1990-е годы, потому что знала, сколько людей приникают к телеэкранам.

…В сентябре 2024 года я встречалась с читателями в одном из питерских книжных магазинов. Темой нашей встречи были отношения взрослых детей и их пожилых родителей. Вышла на сцену – и у меня защемило сердце. Зал был полон. Настолько полон, что многие участники стояли: им просто не хватило мест.

И многие из них – пожилые люди. Женщина прислонилась к книжному шкафу – ей же явно за 80. Мужчина стоит, опирается руками на спинку стула: слишком сильно давят руки на стул, слишком ненадежны уже ноги. Еще две женщины – обе в береточках, тщательно подкрашенные, тихо переговариваются друг с другом, словно цепляются за ниточку разговора, чтобы удержать себя, не устать.

Я забыла все, о чем хотела сказать. Точнее, я понимала, что не могу начать встречу. Физически – не могу. Пока буду видеть, что пожилые люди стоят, я не смогу ни о чем другом говорить.

– Пожалуйста, подойдите сюда, – попросила зрителей. – Сядьте хотя бы на краешек сцены, это все равно лучше, чем стоять.

Сотрудники магазина стали носить дополнительные стулья – видимо, добывали из кабинетов все, что можно. А молодые участники встречи начали вставать и уступать места пожилым. То, что стоят молодые, – это я могла пережить, молодым постоять полтора часа нетрудно. Но встречу я начала только после того, как расселись все пожилые.

Это ведь тоже любовь к аудитории.