– Мои золотые, – радовался я, обнимая и целуя детей. – Как вы изменились, повзрослели.

– Папулечка мой, – причитала Мирослава, целуя меня по всему лицу и заставляя смотреть только на нее. – Я тебя очень люблю! Сильно-сильно!

– И я тебя люблю, доченька. Всех вас люблю. Сильно-сильно.

– Есть новости? – тихо спросила Мия, взглядом проверив окружение.

– Пока нет, – ответил я, стараясь прикрыть уши Мирославе, по причине ее эмоциональности и сообразительности. Но дочка убирала мои руки, желая участвовать в нашем разговоре, потому что считала себя взрослой.

– Слава! – с укором бросила ей Мия. – Веди себя спокойней, нам с папой нужно поговорить.

– Я не Слава! – обиженно фыркнула та. – Я Мира.

Дочь всегда протестовала, когда Мия называла ее так. У наших детей было по два имени, Мирославу называли Славой или Мирой, а Владислава – Владом или Славой. Но дочь категорически противилась имени Слава, повторяя, что это имя ее брата, а ее зовут Мира.

Я рассказал вкратце о своих мыслях, о том, что у меня появился друг и единомышленник и о планах выйти отсюда как можно скорее.

– Проработаем план и исчезнем из этого места. Мне бы только узнать, кто стоит за всем спектаклем, кто режиссер. А может, это спонсор. Нужно понять направление всего абсурда, а для этого узнать цель заказчика.

– Будь осторожен, – шепнула Мия. – Здесь не все просто. Я ощущаю неприятную энергию. Прошу тебя, Марк, анализируй все свои шаги с захватом на последствия. Береги себя для нас.

– Обещаю, любимая, – закивал я, прижав свое светлое солнышко еще крепче. – Вы все, что у меня есть, вы весь мой мир, и я очень волнуюсь за вас. Как здесь относятся к детям? Вас держат отдельно неспроста, их не обижают?

В этот момент послышались приглушенные крики из коридора. Я только успел оглянуться, как тут же почувствовал острую боль в спине и за этим онемение рук и ног. Через мгновение я упал как мешок и потерял сознание.

Что-то острое воткнулось в мои запястья, заставив очнуться. Это не клетка, и не белая комната. Потолок серый, кровать железная, руки и ноги в ремнях, как в наручниках. Поодаль стоит человек, он повернут спиной и что-то делает у стола с медицинскими приборами.

Натянув ремни на руках, я снова пожалел, что не имею способностей. В таких ситуациях хочется бороться за справедливость, но голыми руками это сделать сложно.

– Это наказание? – спросил я, обращаясь к человеку. – Если так, объясните – за что.

– Вы нарушили устав, – ответил незнакомец, продолжая стоять спиной и позвякивать предметами на столе. – В детский сектор входить запрещено. Вы подвергаете детей опасности заражения.

– Чем я могу подвергать, если дети не болеют этой болезнью? – Возражение с моей стороны было искренним, потому что в обвинении отсутствовала логика.

Человек развернулся и, постучав по наполненному шприцу для выхода пузырьков воздуха, строго произнес:

– Ваша обязанность выполнять требования, а не задавать вопросы. – После этого он направился ко мне.

Увидев шприц, я напрягся и дернул ремни, понимая безысходность своего положения.

– Нет у меня никаких обязанностей, кроме правовых. И вы сейчас нарушаете мои права, собираясь что-то вколоть без моего согласия.

Незнакомец остановился рядом с моей кроватью и уточнил:

– У вас есть два варианта. Если хотите и дальше лежать с парализованной нижней частью тела – лежите.

Я непонимающе нахмурился с содроганием пытаясь пошевелить пальцами ног, но ничего не вышло.

– Вам в спину выстрелили паралитической пулей. Если вас устраивает положение, могу уйти.

Я смотрел на незнакомца, не зная, как поступить. Но что-то мне подсказывало согласиться на укол.