– Я должна сдать этот зачет, – говорила Сашка вслух. – Я должна сдать этот зачет!

И открывала альбом, выданный горбуном. Страницы были пронумерованы, черные поля – «фрагменты» – были пронумерованы тоже, и только по номерам их можно было отличить один от другого. В центре каждого белели три точки, будто три звезды или три дырки в темной ткани.

– Я должна сдать, – бормотала Сашка и, задержав дыхание, фокусировала взгляд на трех белых точках. «Один, два, три, четыре…»

Все сливалось перед глазами, а потом прояснялось снова. Из темноты проступали резкие, странные очертания. Сашка видела город, острые пики крыш, пересечение линий и проводов; плоские существа, коричневые, как кофейная гуща, прыгали по ним, будто блохи по немытым волосам.

Похожие на крестики, проставленные толстым коричневым фломастером в списке покупок, они подергивали ножками, изгибались и двигались рывками. Сашка не смогла бы объяснить, почему ей так омерзительны эти существа, но всякий раз при их появлении передергивалась от гадливости. «Тридцать один. Тридцать два. Тридцать три»…

На счет «шестьдесят» коричневые крестики-насекомые замечали, что за ними наблюдают. Они видели либо чуяли Сашку, они подбирались ближе, к самым глазам, а она не могла отдернуть голову.

Позади на черном листе разворачивались графически четкие пейзажи: горы, арки, дома и башни, прекрасный и жуткий город. Масляно блестела мостовая – как поверхность аспидно-черного кукурузного початка. От фрагмента к фрагменту отдаленный пейзаж менялся, наполнялся деталями, становился объемнее, но и кофейно-коричневых крестиков собиралось все больше. Они кидались на Сашку, как стая оголодавших клопов. Лишенная рук, не имея возможности дышать, она отгоняла их как могла: напряжением. Взглядом. Иногда стонала над альбомом, приводя в ужас соседок по комнате.

– Я должна сдать этот зачет!

– Ты сама на себя не похожа, – тихо говорил Егор.

Сашка выучила его расписание. Каждый день она являлась в столовую, держа Егора за руку. Она переносила все его рубашки и свитера. Она целовалась с ним при всех, будто в последний раз. Она бесстыдно изгоняла соседок из комнаты и занималась любовью с Егором, заперши дверь на ключ – и на ручку от швабры.

Потом Егор, натянув спортивные штаны, выскальзывал из комнаты и уходил к себе, а Сашка лежала целую ночь без сна.

Она должна сдать этот экзамен.

Или умереть.

В конце ноября Костя и Женя расписались-таки в ЗАГСе и сыграли «студенческую свадьбу» в маленьком ресторанчике неподалеку от института: водка, минеральная вода, бутерброды с колбасой и сыром, бесконечные банки с солеными огурцами. Приглашены были все однокурсники, каждый мог привести с собой не более одного человека. Сашка привела Егора. Лиза не пришла совсем.

На свадьбе Сашка впервые увидела мать Кости – рано постаревшую полную женщину, суетливую, с резким голосом. И подумала о Фарите Коженникове, который был мужем этой женщины и бросил ее… Или они расстались по обоюдному желанию?

И еще ей не давала покоя одна мысль: как Костина мать не замечает, не видит, что с институтом, где учится ее сын, не все в порядке? Или, если взглянуть со стороны, подвоха не разглядеть?

Сашка пыталась поставить себя на место этой женщины: сын, которого иначе забрали бы в армию, перешел на второй курс провинциального вуза и женился на однокурснице. Все в порядке. Все естественно. На третьем курсе сын изберет специализацию, и его мать в шелковом платье, слишком плотно облегающем расплывшуюся фигуру, надеется, что он выберет «экономический уклон»…