– Знаете, дон Аластор, – сказал арлезиец, поднимая на него взгляд от исчерченной земли. – Рассвет уже близко. Пожалуй, не стану злоупотреблять вашим гостеприимством. До дороги недалеко, а спать мне не хочется. Я поеду…

– Как пожелаете, – согласился Аластор.

И каким-то внутренним чутьем понял, что вот так эта встреча и должна закончиться. В самом деле, что тут осталось до рассвета? И сказать им друг другу больше нечего, в мыслях и на сердце пустота, будто их промыли холодной водой дочиста.

– Синьор Фарелли! – окликнул Раэн итлийца. – Не хотите ли немного проводить меня?

И снова этот быстрый обмен взглядами, а потом Фарелли, к удивлению Аластора, кивнул.

– Я недалеко, – сказал он Аластору, словно извиняясь, и пошел отвязывать одну из своих гнедых.

Аластор глянул на палатку, где было тихо и темно, но почему-то остался у костра, подкладывая сушняк по веточке и бездумно глядя на багрово-золотые угли.

«Недалеко» растянулось часа на два. А может, и на три. Рассвет уже вовсю красил небо розовым и желтым, когда итлиец вернулся. Спрыгнул с гнедой, и Аластор невольно насторожился.

Фарелли ведь был почти трезв, когда уезжал, хмель у него давно должен был выветриться. А итлиец шел мягко и плавно, словно выверял каждое движение. Так двигаются те, кто перепил, но изо всех сил пытается казаться трезвым. А еще у него блестели глаза. Нагло, томно, непристойно, как у ошалевшего от весенних игрищ кота. И улыбка словно сама собой тянула губы. Распухшие. И покрасневшие, Аластору с нескольких шагов это было видно.

– Кажется, я совсем не разбирался в арлезийцах, – изумленно сообщил Фарелли.

Он остановился у ближайшего к костру дерева, привалился к нему и словно растекся по стволу спиной.

– Этот какой-то совершенно неправильный! – продолжил он, глядя в темноту мимо Аластора и продолжая блаженно улыбаться. – Не-воз-мож-ный…

Аластор несколько мгновений глядел на него, не понимая. А потом соединил все эти взгляды и улыбки весь вечер, и прикосновения словно бы невзначай, и приглашение проводить… И эту развратную довольную улыбку. И губы итлийца, вызывающе яркие на смуглом лице, словно Фарелли долго и упоенно целовался. Или… Но тут Аластор запретил себе даже думать обо всем этом! Вообще! Совсем не думать не получалось, конечно.

Он честно попытался найти в себе брезгливость или презрение. Все-таки эти итлийские нравы, о которых ходит столько грязных слухов, оказались правдивыми. Но дон Раэн?! Он же и правда арлезиец! А про тех как раз известно, что они никогда, ни за что, и сама мысль об этом – страшное оскорбление! И что же получается? А главное, как к этому относиться? Фарелли же спит с ними в одной палатке!

«В своей палатке, – напомнил себе Аластор. – И вообще, он простолюдин, правила дворянской чести его не касаются. А меня не касается его жизнь, потому что он не мой слуга. И не мой друг. Просто случайный спутник, с которым скоро расстанемся и вряд ли еще когда увидимся. И это же значит, что Айлин в безопасности! Если Фарелли предпочитает… мужчин, он даже смотреть на нее с грязными помыслами не будет! Ну и хорошо. То есть ничего особо хорошего, но… у нас погоня канцлера на хвосте, а то и люди лорда Бастельеро. Вокруг демоны, впереди сложный магический ритуал, а еще надо раздобыть провизию… Какое мне дело до склонностей какого-то итлийца?»

– Не думаю, что хочу об этом что-то знать, – сказал он сухо.

Наглый итлийский котяра посмотрел на него едва ли не с оскорбительной жалостью, насмешливо поклонился, и тут из палатки высунулась зевающая Айлин.