Если бы не Данди, мне кажется, я бы уже давно сбежала отсюда. И к нынешнему жаркому лету 1805 года, когда мне исполнилось пятнадцать, меня бы уже давно здесь не было.

К лету, когда я впервые восстала против отца.

В тот день мы должны были дрессировать пони для езды под дамским седлом. Я считала, что лошадь еще не готова к этому, а отец настаивал на своем. Всякий увидел бы, что лошадь совсем еще не объезженная. Но отец поставил ее на корду два или три раза, она пошла хорошо, и он велел мне начать ее объезжать. Данди он не мог приказать это. Она просто улыбнулась бы одной из своих дразнящих медленных улыбок и сбежала бы на целый день, засунув мимоходом в карман корку черствого хлеба и кусок заплесневелого сыра. Но домой она вернулась бы с тушкой украденного цыпленка, и это спасло бы ее от битья.

Поэтому мне было приказано скакать на этом пони, слишком молодом для дрессировки и слишком пугливом для седла.

– Он совсем не готов, – попробовала я настоять на своем.

– Готов, – отрезал отец. – Садись.

Я внимательно посмотрела на отца. Вчера он страшно напился, и его сегодняшняя бледность и красные веки свидетельствовали о том, что у него нет никакой охоты стоять под полуденным солнцем с игривым пони на поводу.

– Давай я потренирую его, – предложила я.

– Ты будешь скакать на нем, – оборвал он меня. – И не учи меня, сучка.

– К чему такая спешка? – поинтересовалась я, на всякий случай отступая от него подальше.

– У меня есть для него покупатель, – последовал ответ. – Один фермер хочет купить его для своей дочери. Но он должен быть готов к следующей неделе.

– Ну так я и приготовлю его к следующей неделе, – опять предложила я, – а сегодня повожу его на корде.

Отец искоса взглянул на меня и позвал: «Займа!» При этом крике из фургона выскочила моя мачеха и выжидающе остановилась.

– Иди подержи ее! – сказал он мне, кивнув на лошадь. – Я хочу воды.

И он пошел к телеге. Я как дура стояла и ждала, пока он пройдет мимо меня. Но, едва поравнявшись со мной, он резко бросился на меня и заломил мне руку за спину с такой силой, что я даже услышала, как затрещала кость.

– Немедленно садись на пони, – прошипел он мне в ухо, – или я так выпорю тебя, что ты не сможешь сидеть ни на нем, ни на чем другом целую неделю.

Я попробовала вырваться, но безрезультатно. Моя мачеха стояла, ковыряя в зубах и наблюдая эту сцену. Она никогда не вступалась за меня, беспокоясь только о себе, чтобы мои крики не разбудили ее собственного ребенка.

– Ладно, сяду. – Я посмотрела на отца взглядом таким же каменным, как и у него. – Но он тут же сбросит меня. Я опять сяду, и он опять сбросит. Мы так ничего не добьемся. Если б у тебя в голове было столько мозгов, сколько в желудке пива, ты бы понял это.

Прежде я никогда не разговаривала с ним так. От страха у меня даже заболел живот. Отец не сводил с меня глаз.

– Садись на лошадь, – повторил он.

Ничего не изменилось.

Он подвел ко мне пони, я выждала мгновение и прыгнула в седло. Едва почувствовав мою тяжесть, бедная лошадка взбрыкнула, как коза, и замерла, дрожа. Затем, будто поняв, что ее свободе пришел конец, она встала на дыбы, вырвав поводья из рук отца. Этот дурак, конечно, выпустил их, и теперь пони была предоставлена полная свобода. Я скрючилась на его спине, вцепившись в гриву мертвой хваткой, а он принялся скакать, то наклоняя голову вниз и вскидывая задние ноги, то становясь на дыбы и колотя воздух передними копытами, в попытках избавиться от меня. Мне ничего не оставалось, кроме как держаться за гриву пони и надеяться, что отец сумеет схватить поводья и придержать его, пока я не слезу. Я видела, что отец уже приближается к этому норовистому животному, но тут пони резко отпрыгнул в сторону, я не удержалась и тяжело рухнула на землю.