Она смерила его взглядом в своей обычной манере: спокойно и не желая обидеть, всего лишь любопытствуя.

– Хотела бы я знать насчет тебя наверняка…

– Что ты имеешь в виду? – спросил Тэйт, напрягаясь.

– Однажды я видела, как ты стоял у торгового причала с двумя моряками. Ты голубой?

– Это мой двоюродный брат!

– Гордон не голубой. Но он до того тупой, что даже не знает, что это такое; он считает, что ты очень стильный.

Она во все глаза разглядывала несчастного Эдди Тэйта; его ужас забавлял ее.

– А знаешь, как ты пахнешь? Ты пахнешь, как женщина.

Его спутник, заинтересовавшись острой на язык девушкой, встал рядом и прислушивался.

– Гордон на заправке? – спросила она Тэйта.

– Мне-то откуда знать?

– А ты разве там сегодня не тусовался? – Она прижала его к ногтю и не отпускала.

– Заглянул на минутку. Он сказал, что, может, зайдет к тебе домой вечером. Сказал, что уже заходил в четверг, но тебя не было.

Голос Тэйта стал удаляться, когда она пошла дальше, перекинув через руку плащ и не глядя ни на одного из них. На самом деле ей было наплевать на обоих. Она думала о доме. То удовольствие, тот подъем, который она испытала, подразнив «голубого», рассеивались, и наступала тоска.

Входная дверь была не заперта. Мать готовила на кухне ужин. Во всех шести квартирах их дома что-то бряцало и шумело: работали телевизоры, играли дети.

Она вошла и предстала перед отцом.

Эд Рейнольдс – маленький и мускулистый, с торчащими, как проволока, седыми волосами – сидел в своем мягком кресле. Он впился пальцами в подлокотники и приподнялся, что-то бормоча и часто моргая. Пивная банка полетела на пол; смахнул он и пепельницу, и газету. Он был в кожанке, под которой виднелась майка, его потная и грязная хлопковая майка. Лицо и шея были в пятнах от смазки, и рабочие ботинки, стоявшие возле кресла, тоже были покрыты смазкой.

– Привет, – сказала она; как обычно, его присутствие поразило ее, словно она видела его впервые.

– Явилась не запылилась? – глаза его блестели, кадык ходил под дрожащими щетинистыми складками кожи. По дороге в спальню он шел за ней по пятам, семеня по ковру своими липкими носками.

– Не надо, – сказала она.

– Что «не надо»? Почему ты так поздно явилась? – не отставал он. – Небось заболталась с кем-нибудь из своих черномазых дружков?

Она закрыла за собой дверь спальни и остановилась. За дверью слышалось его дыхание – низкий клекот, будто что-то застряло в металлической трубе. Не отрывая взгляда от двери, она переоделась в белую футболку и джинсы. Когда она вышла, он уже вернулся в свое кресло. Перед ним светился телевизор.

Зайдя на кухню, она бросила матери:

– Гордон звонил?

На отца она старалась не смотреть.

– Сегодня нет. – Миссис Роуз Рейнольдс нагнулась к дымящему в духовке казанку. – Пойди накрой на стол. Помоги хоть немного.

Она металась туда-сюда между плитой и раковиной. Она, как и дочь, была худощава; то же заостренное лицо, глаза в постоянном движении; те же складки беспокойства вокруг рта. Только вот от своего деда – уже покойного, похороненного на кладбище часовни Лесного склона в Сан-Хосе, – Мэри Энн унаследовала прямоту и хладнокровное бесстрашие, которых недоставало матери.

Заглянув в кастрюли, Мэри Энн сказала:

– Я, пожалуй, уволюсь.

– Святые небеса, – откликнулась мать, разрывая пакет замороженного горошка, – да неужели, зачем это?

– Это мое дело.

– Ты же знаешь, что до конца года Эд будет на неполной неделе. Если бы не его стаж…

– Водопровод ломаться не перестанет. И его не сократят.

Ей было плевать; удачи она ему не желала. Усевшись за стол, она открыла «Лидер» на колонке редактора.