Убивать я его не хотел. Да и не стал, мать было тогда жалко.

Я потянулся пальцами к этому пятну в голове, чтобы стереть, убрать это навсегда, такое отношение ко мне. Какого чёрта, какая разница этому мужику, что я делаю с кофейным порошком и желтоватой крупкой сахара – заливаю их водой, сыплю в неё или вообще втираю в подмышки?! Не его проблемы.

Первой закричала мать. Она со звоном уронила кастрюлю, которую собралась убрать с плиты в холодильник, вылила себе на ноги холодный – к счастью – суп и отбила крышкой пальцы, но даже не заметила этого. Он стояла и на одной невыносимо высокой ноте орала, глядя на меня. Можно подумать, я на её глазах превратился в зубастого слизня со щупальцами и пятью ногами.

Отчим поперхнулся и попытался отскочить от стола, не вставая с табуретки. Трюк этот сложен в исполнении, ему оказался не по силам, поэтому Анатольич вскрикнул что-то невнятное и упал назад, крепко треснувшись спиной о стоящий позади шкаф с посудой.

– Изыди, сатана! – наконец обрела дар речи мать и начала мелко-мелко крестить воздух, разбрызгивая с пальцев остатки супа. Мягкие ошмётки макарон разлетались вокруг, падая.

– Бесы! – захрипел из-под стола отчим и всхлипнул, неожиданно тонко, по-детски, как внезапно обиженный ребёнок. – Ты дьявол, уходи! Про-о-очь!

Он так забавно протянул последнее слово, что я, уворачиваясь от макарон, не поленился приподнять край скатерти и посмотреть на отчима под столом. Человека я по-прежнему не видел, пока ещё была вязанка из нитей, узлов и пятен, но я дотянулся рукой до пятна в голове – впрочем, уже не коричневого с чёрным, а ярко-красного, с оранжевыми искрами, и другой формы, и ткнул в него пальцем.

Спроси меня, что я делаю – я бы не ответил. Я и сейчас не знаю.

– Сурово… – протянул после паузы Горбунов. – И что?

– Да ничего. Я его больше не видел. Он в трусах и майке ползком до входной двери добрался и убежал. Меня уже отпустило, это я видел как обычно. Сидел и ржал, глядя. Мать ему потом вещи и документы отвезла, а развелись, нет – не знаю. На его месте я бы развёлся.

– Так что им померещилось? – уточнил спутник Горбунова.

– Да хрен их знает. Не мои проблемы.

– Тоже верно, – признал он и снова рассмеялся. – А что, Иваныч, клиент интересный попался. Остальные скучные.

От этого неприятного, со скрежетом, смеха у меня в голове словно повернули выключатель: я вспомнил всё с самого начала. Щёлк – и понятно: кто я, что я. Всё вспомнил, от визита Нани и до струи газа в лицо. Почему-то понял и что всё это случилось не сегодня. И не вчера.

Сколько же я пропустил?

– Кстати, забыл. А давай-ка знакомиться. С кем по новой, а с кем и впервые. Иван Иванович Горбунов, подполковник. Сергей Валентинович Боярский, майор. Мы будем тобой, Кирилл, заниматься. Всерьёз, скажу сразу.

На небольшом мониторе, закреплённом на стене за спинкой моей койки – я, скосив до предела глаз назад, рассмотрел только неопределённо-угловатые очертания пластиковой коробки – нервно запищал сигнал.

– Пациент не очень стабилен, – прогудел откуда-то сверху Боярский. – Гипертензия, спазмы сосудов. И тахикардия налицо.

– Давай-ка периндоприл. И гипотиазид, пожалуй. По обычной схеме. Ну и церебролизин можно. Курсом не стоит, но разово надо бы.

У меня было ощущение, что оба товарища со званиями отыгрывают надоевший спектакль. Роли расписаны, реплики повторены до полного автоматизма и лёгкой усталости. Пыльный занавес за спиной давно не прислушивается к актёрам, живёт своей жизнью, как и оркестровая яма, из которой вместо музыки сочится лёгкий дымок.