Устраивать скандал не имело смысла: те две недели, что я тут прожил, вообще нечто из разряда чудес. Другого бы давно отсюда выперли, и полетел бы голубчик турманом куда глаза глядят.

А глядеть особенно было некуда. Родни в городе нет, с друзьями тоже как-то не сложилось...

Само собой, выходное пособие, как я его ни экономил, закончилось быстро — инфляция набирала ход, в магазинах регулярно переписывали ценники и, конечно, не в меньшую сторону. Деньги таяли как снег весной.

Нищему собраться — только подпоясаться. Все мои нехитрые пожитки поместились в тонком, обитом потёртой кожей чемоданчике, с которым я вышел из освобождаемой комнаты и сразу оказался перед добрыми и светлыми очами Степановны, давно взявшей надо мной что-то вроде шефства.

— Жора, а ты куда собрался? — участливо спросила она.

Я пожал плечами, поскольку действительно не имел ни малейшего представления, куда направлю стопы, как только покину ставшие негостеприимными стены общаги.

— Пока не знаю, Степановна. Что-нибудь придумаю — чай голова на плечах есть.

— Дурная у тебя голова! — запричитала женщина. — На улице жить собрался?

— Ну почему на улице? Я ж говорю — что-нибудь придумаю, — с показной уверенностью заявил я. — Спасибо за всё, Степановна. Мне пора.

— А ну стой! — приказным тоном объявила Степановна. — Ишь ты какой — придумает он что-то, — передразнила женщина меня. — В коледорчике обожди, пока я с комендантшей покалякаю. Отпроситься надоть у неё ненадолечко.

В принципе мне было всё равно — подождать, так подождать. Спешить всё равно некуда.

Степановна вернулась через пару минут, взбудораженная и словно слегка помолодевшая.

— Отпустила меня комендантша. Пошли, Жора.

— Куда?

— На кудыкину гору. Ко мне пошли, у меня пока поживёшь.

У меня перехватило дыхание.

— Степановна, ты это… у меня пока с деньгами напряг, но это временно. Я тебе потом заплачу, сколько скажешь.

— Я тебе дам — заплачу! — обиделась Степановна. — Чтоб я даже слова такого от тебя больше не слышала! Мне, старухе, одной жить скушно. С тобой, глядишь, будет повеселее. Если захочешь — девок приводи, возражать не стану.

Не выдержав, я от всей души обнял эту добрую и милую женщину.

— Прости, Степановна. Ты… ты такая! У меня слов нет…

— А они нам и не нужны, — отмахнулась Степановна. — Что такое слова? Ничего, окромя сотрясания воздуха.

С того дня я и поселился в её небольшой деревянной избушке, стоявшей почти на окраине города.

И даже, когда получил первое, весьма приличное по всем меркам жалование, съезжать не стал.

Мне нравилось общество Степановны, я просто купался в её доброте, которую она бескорыстно дарила. В свою очередь тоже старался помочь: дров наколоть, огородик прополоть… да мало ли мужских дел по хозяйству. Денег подбрасывал, продукты покупал.

В общем, уживались неплохо. Она заменяла мне мать, а я стал для неё сыном, пусть формально мы были совершенно чужими людьми. Но… жизнь на то и жизнь, чтобы приводить к неожиданным ситуациям.

Я замер. Этот тип мне не понравился сразу. Не благодаря внешности, с ней как раз всё в ажуре: смуглый, тонколицый, по поведению — дамский угодник… Вот только ни к первой, ни ко второй категории посетителей он точно не относился — ни разбогатевший фирмач, ни номенклатурщик. Денег особых не водится — сидит уже второй час и за всё время как бы нехотя выпил пару стопок самой дешёвой водки да вяло поковырялся вилкой в салатике, но при этом видно, что глазки-то голодные.

Номенклатура, как правило, пуглива, словно олень в лесу, постоянно ко всему прислушивается и готова в любую секунду скрыться через чёрный ход.