Петр красноречиво взглянул на циферблат стареньких наручных часов «Orient». Он купил их на Сук ас-сарае. Они наверняка были ворованные, но подлинные, из дорогих. А продавал их медник, приторговывавший краденым, почти за бесценок в первые дни, когда после американского вторжения рынок снова заработал.

– Сейчас два ночи, – ворчливо заметил он. – Тогда куда мы, Евгений Иваныч? Насколько я помню, я живу в другой части города.

Генерал не ответил. Переглянулся с Володиным. Петру слишком хотелось спать, чтобы разгадывать их ребусы. И разговаривать с Александровым он не жаждал. Надеялся поспать дорогой, куда бы они ни направлялись, но его растрясло, заболело многострадальное раненое плечо. Он уставился через слегка тонированное стекло на дома, темные в это время. Город казался ему чужим, впрочем, так оно и было: родился и жил до окончания школы в Твери, а чувствовал себя багдадцем.

«Мать, – подумал он с тревогой. – Надо к ней съездить как можно быстрее. Сейчас начнутся проверки, медкомиссии. Потом будет все по-новой для перевода в ФСБ».

– Приехали. Вон к тому подъезду, – подался вперед генерал, тронув за плечо водителя.

BMW остановился около кирпичной девятиэтажки. Перед ней росли несколько сосен, улица была тихой, вдали от шумного шоссе. Во дворе при свете фонарей поблескивали мокрые от дождя качели и детская горка.

– Восьмой этаж, квартира двадцать восемь. Выходи, выходи, – толкнул его в бок генерал. Они подошли к подъезду. – Ты теперь живешь здесь. Трехкомнатная квартира лучше однушки, тем более турки знали твой прежний адрес.

– Трехкомнатная? – удивился Петр. Подняв голову, он глянул на дом. Два окна на восьмом этаже светились. – С чего мне такие привилегии?

– Скоро узнаешь, – загадочно сказал Евгений Иваныч. – На днях состоится награждение. Обычно орденом «За заслуги перед Отечеством» президент награждает в июне и декабре. Но для нескольких товарищей, в том числе и для тебя, сделают исключение. Закрытое награждение, без прессы. Ты уехал как раз тогда, когда пришел указ о награждении тебя «За заслуги перед Отечеством» III степени с мечами. А за две недели до сегодняшнего приезда пришел приказ на орден II степени.

– Обвешают как елку, – пробормотал Горюнов.

– Петр Дмитрич, не забывайся! – сердито осадил Александров. – Ты знал на что идешь. Это бывает жестоко, но…

– Не надо меня воспитывать, товарищ генерал. Спасибо за заботу.

Он повернулся и пошел к подъезду, ощутив тяжесть сумки с вещами Зары. Ее легкие платья, браслеты и зеркало с фальшивым топазом, вправленным в серебряную рукоять, теперь казались ему неподъемным грузом. Она просила его взять эти вещи, написав записку, предчувствуя свою скорую гибель…

Дверь открыл Мансур. Сын ничуть не изменился: все такой же тощий и бледный, с патлатой черноволосой головой. Он так и выглядел лет на десять, хотя ему уже исполнилось четырнадцать.

О его существовании Петр узнал только в этом году. До этого мальчишка воспитывался в Стамбуле среди курдов, а его мать Дилар убили не без участия спецслужб Турции. Зарифа после смерти подруги воспитывала Мансура и вывезла в Москву по просьбе Горюнова, спасая от преследования MIT.

Взглянув на него, Петр снова подумал о Заре. Как он расскажет сыну, что потерял и ее?

– Баво! – он назвал его папой по-курдски, а дальше радостно заговорил на турецком, с блеском в черных озорных глазах. – А мы тебя ждали еще час назад. Дядя Женя сказал, что привезет тебя…

Мансур неожиданно полез обниматься, боднув лохматой головой отца в подбородок. Поверх его макушки Петр увидел Сашу с… младенцем на руках. Александра коротко остригла свои пшеничные волосы и стала похожа на девочку-подростка. Темно-синие глаза, окаймленные тенями от недосыпа, выглядели большими. Ребенок лежал у нее на сгибе правого локтя, левой рукой она смущенно провела по своим волосам.