Три…

Круглый снаряд, чёрным пятном выделяющийся в белоснежном просторе катка, выписывает траекторию. Вертится волчком на пути к правой «девятке», куда не достаёт могучее плечо Гарленда. Его рука дёргается. Вес всего девяностокилограммового тела срывается с прочно занятой позиции в нужном направлении.

Два…

Боль отравой растекается по всему телу. Сперва кувалдой ударяет в левое плечо, прокатывается по стандартному набору рёбер, пересчитывая их, как нервная воспитательница – детсадовцев. А дальше по накатанной.

Вспышки по всему телу превращают меня в фейерверк боли и крика. Десятка по шкале болевого синдрома. Верхний порог. Предел. Чернота в глазах. Первым меня покидает зрение-единица. На плановом осмотре у окулиста я читаю нижнюю строчку и вижу каждый волосок в носу Эндрю Дукетта, нашего штатного доктора. Но в этот момент абсолютное ничего. Черный квадрат Малевича. Космос с погасшими звёздами. Так начала угасать и моя звезда.

Весь шум стихает. Слышится только всеобщий вздох – тысячи лёгких в унисон втянули холодный воздух крытого стадиона «Пасифик Колизей». Шестнадцать тысяч посадочных, все билеты раскуплены, чтобы посмотреть, кто надерёт задницу. «Монреаль Канадиенс» или «Ванкувер Джайентс». Однако задницу надрали мне.

Один…

Треск, точно шипованная резина прокатилась по хлюпкому льду. Выстрел в коленной чашечке за пределами болевого порога. Вопли сирены перекрыли мои – финальный аккорд любой хоккейной сюиты. На этой ноте пропадает всякий звук. Уши забетонировало, и только рокот сердца о рёбра всё ещё слышится где-то внутри.

Все органы чувств выходят из строя. Остаётся лишь ощущение, как я плавно, в замедленной съёмке, на которую не давал согласия, падаю прямо лицом на лёд. Падение титана на глазах шестнадцати тысяч зрителей. Колено режут зазубрины пил, каждая косточка вот-вот раскрошится в протеиновый порошок, что ребята попивают после тренировок для восполнения белка. Мышцы не отвечают моим командам. Последнее, что я помню, как кто-то трогает меня за плечо…

И я открываю глаза.

Всё белое, почти ослепляющее. Но я больше не в «Пасифик Колизее», не под взглядами толпы. На меня вообще никто не обращает внимания. Ни катка, ни сошедших с ума трибун, ни табло с обратным отсчётом. Даже запахи другие. Вместо пота, сырости и триумфа – антисептик, таблетки и какой-то сладковатый душок цветов.

Проморгавшись, я начал понимать, от кого он исходит. Молоденькая и весьма симпатичная медсестра в розовой униформе стояла надо мной и держала меня за плечо. Первая девушка, что коснулась моего тела после Вэлери, но её прикосновения слишком бездушны, обыденны и холодны. Как лёд, о который я разбил нос при падении.

– Мистер Джексон, доктор Шепард вас уже ожидает.

Только услышав имя доктора, до меня наконец дошло, где я и почему так попахивает фенолом. Просиди я ещё хоть пять минут – и пропитался бы этим парфюмом с ног до головы. А в мои планы пока не входило сменять «Булгари Мэн» на коктейль из пилюль и микробов – только лишь проверить ногу и получить расписанный план реабилитации на ближайшие пару месяцев, пока не вернусь в строй. В какой-нибудь другой команде, раз уже «Монреаль Канадиенс» вычеркнули меня из состава.

В кабинете травматолога-ортопеда Оуэна Шепарда забрезжили хоть какие-то цвета. Светло-коричневый стол у окна и шкаф ему в тон, точно костюм-двойка, скроенный специально по заказу. Вся эта белизна начинала давить, так что я сконцентрировал взгляд на бледно-зелёном колпаке доктора и его серых глазах, что выглянули на меня из-за приспущенных на кончик носа очков.