– Мне это не нравится, – сказал Гримм. Он все еще держался за стену и не рисковал шагнуть в проем. После увиденного любая комната будет еще долго казаться смертельной ловушкой. Но по крайней мере тут не было слышно клацанья и шороха шестеренок. И стены в глубоких трещинах казались самыми обыкновенными.

– Тогда иди обратно, – Лиман оттолкнул его и вошел в тесную келью без окон. От стены до стены вряд ли больше шести квартов. И столько же в длину. Келья напоминала больше нишу в скале, чем комнату, только стены были плотно завешаны конкордийскими коврами, темно-зелеными, тяжелыми с длинным пыльным ворсом. На изумрудной глади сражались корабли, пенились волны, бледные щупальца выныривали из темных вод и скользили по мачтам. Спасая от сырости и холода, они навевали безнадежность, тревогу и тоску.

– У меня тоже поехали бы мозги от такого, – признался Гримм и присел на край узкой кровати, на которой скомканным узлом валялось одеяло. Тут при свете тусклой желтой лампы его лицо казалось сплетением глубоких морщин, образующих сложные орнаменты вокруг сломанного в далекие времена носа. Глубокие глаза лихорадочно бегали, взгляд бродил по узорам ковров. – Похоже, мы застряли здесь. Что скажешь, фишер?

Лиман подбросил трость, перехватил ее и уперся острым концом в шею Гримма, прижав того затылком к стене. Гримм захрипел и ухватился за деревяшку обеими руками.

– Полегче…, – он закашлялся. Трость вжималась в ямку под кадыком.

– Поговорим о прозвищах, Гримм? Или об уважении?

Гримм наконец оторвал трость о шеи и откинул в сторону, хрипло впустил в легкие воздух.

– Уважении, – он порылся в кармане и швырнул под ноги Лимана горсть мелких монет. – Сдача тебе за твое уважение. В расчете.

Лиман впился в лицо Гримма тяжелым взглядом, но тот не отводил глаз. Его здоровый глаз прожигал пыльный китель констебля ядовитой ненавистью, второй отрешенно смотрел в пол. За хриплым дыханием скрывалась готовность вцепиться в горло. Но внезапно он выпрямился и растянул губы в насмешке.

– Бледный сказал, что выполнил твою просьбу. Вопрос с девочкой решен. Думаю, она будет в восторге.

Лиман замер, опустил трость. Гримм затравленно вернулся в угол и снова расположился на краю кровати. Он сидел там и изучал как Лиман постукивает ладонью по медному набалдашнику, пока Рой не попросил его приподняться.

– Вентиляция, – туманно пояснил он. – Тут ее нет. А должна быть.

– Что ты такое несешь, умник? – буркнул Гримм, но поднялся. Сорванный Роем тяжелый ковер полетел на пол, подняв облако пыли. – Ищешь окно?

Окон тут быть не могло. Келья располагалась едва ли не в центре здания, затертая между толстыми кирпичными стенами. Но направляясь сюда каждый точно выдел сочащийся сверху свет из узкого янтарного окна. Лиман подцепил второй ковер и отодрал его от стены. Черные пятна плесени ползли по щербатым кирпичам от сырого угла. За третьим более тонким покрывалом скрывалась низкая дверь из толстых хорошо подогнанных досок. Ни замка, ни следов засова. Из-под двери тянуло сквозняком. Доносились тихие щелкающие звуки.

– Чертовы железяка! Она там!

– Закрой рот Гримм и помоги, – Лиман навалился на край кровати, намереваясь отодвинуть ее от угла – тогда дверь могла открыться широко и свободно, не препятствуя отступлению, в случае если за ней действительно затаилась механическая тварь.

За дверью обнаружился лишь узкий коридор, выходящий в довольно просторную комнату. По стеклам витражных окон скользили струи дождя. Капли выбивали дробь о черепицу, в приоткрытую ставню струился холодный воздух, струящийся сквозняком по дощатому полу. Но клацали не они. На зажатом между двумя стеллажами столе, на который смотрели корешки книг и тыльные концы перевязанных бечевками чертежей, стоял автопилот. Точнее, то, что от него сохранилось: панель ввода и несколько узлов. Остальное примыкало к стене собранными и подогнанными друг к другу блоками с полупрозрачными кожухами, под которыми бешено вращались шестеренки. Беззащитный механический мозг, управляющий алтарем там внизу и десятками смертельных ловушек. Похоже, что тут он был слеп и совершенно беспомощен. Гримм ухватился за трость Лимана и рванул ее на себя, освобождая увесистый набалдашник.