– Вы осмотрели квартиру?

– Лучше бы вы сделали это сами.

Мегрэ чувствовал себя не в своей тарелке: дело из ряда вон выходящее, а расследование начали участковые. И хуже всего, что от них уже не отвяжешься – ведь Лоньон как-никак их сослуживец. Конечно, пока он был жив-здоров, они не принимали его всерьез, но теперь другой разговор: найти тех, кто в него стрелял, – для участковых инспекторов дело чести.

– А комнатка недурна, как вы считаете?

Темновата, пожалуй, а так совсем недурна. Ярко-желтые обои, на отлакированном, блестящем полу – ковер, тоже желтый: по краям такой же яркий, как стены, в середяне – побледней. Комната служила одновременно столовой и гостиной. Обставлена она была со вкусом, мебель модная, телевизор, радио и проигрыватель – все чин чином.

Внимание Мегрэ сразу же привлек стол посреди комнаты.

Так, так, кофейник, сахарница и бутылка коньяку, чашка с недопитым кофе.

– А чашка-то только одна, – пробормотал Мегрэ. – Шинкье, вы, конечно, ни до чего не дотрагивались? Сходите-ка вниз и позвоните нашим ребятам, пусть подошлют кого-нибудь из лаборатории…

Мегрэ надел шляпу, пальто он не снимал. Одно из кресел, рядом с журнальным столиком, было повернуто к окну. В пепельнице лежало семь-восемь окурков.

Дверей в гостиной было две: первая вела на кухню, аккуратную, сверкающую чистотой, словно образцовая кухня с выставки чудом попала в старый парижский дом.

Вторая дверь вела в спальню. Постель в беспорядке, на одинокой подушке еще видна вмятина.

Шелковый халат бледно-голубого цвета брошен на спинку стула, кофточка от женской пижамы того же цвета свисает со стула на пол, а пижамные панталоны валяются около стенного шкафа.

Вернулся Шинкье.

– Я говорил с Мерсом. Он сейчас же пришлет своих людей. Все осмотрели?

Шкаф открывали?

– Нет еще…

Мегрэ открыл шкаф: на вешалках-плечиках пять платьев, зимнее пальто, отделанное мехом, и два костюма: один – бежевый, другой – цвета морской волны. На верхней полке чемоданы.

– Видите? Похоже, что она уехала налегке. В комоде все белье на месте…

– заметил Шинкье.

Вид из окна был неплохой – отсюда хорошо виден Париж. Но сегодня все затянуто серой пеленой обложного дождя.

По ту сторону кровати – приоткрытая дверь в ванную, но и там полный порядок: зубная щетка, баночки с кремом – все на своих местах.

Судя по обстановке, Маринетта Ожье – девушка со вкусом. Большую часть времени она, видимо, проводила дома, в своем уютном гнездышке.

– Да, забыл спросить у консьержки, готовит ли она сама или питается в ресторанах, – признался Мегрэ.

– Я спрашивал. Она почти всегда ела дома, – ответил Шинкье.

Да, видимо, так оно и было. В холодильнике полцыпленка, масло, сыр, фрукты, две бутылки пива, бутылка минеральной воды. Вторая, полупустая, в спальне на ночном столике, рядом с пепельницей. Эта пепельница в отличие от той, что стояла в гостиной, сразу заинтересовала Мегрэ. В ней было два окурка со следами губной помады.

– Она курила американские сигареты… – заметил Мегрэ.

– А в гостиной только окурки от «Голуаз», – отозвался Шинкье.

Они переглянулись: оба подумали об одном и том же.

– Судя по постели, нельзя сказать, что в прошлую ночь здесь предавались любовным утехам…

Несмотря на трагизм ситуаций, трудно было сдержать улыбку при мысли, что Невезучий пару часов назад лежал в объятиях молоденькой косметички.

А может, они поссорились, и разобиженный Лоньон просидел в кресле в соседней комнате остаток ночи, выкуривая одну сигарету за другой, а Маринетта осталась в постели? Нет, что-то тут не так! Обычно дело начинало проясняться для Мегрэ с первых шагов, но на этот раз у него до сих пор не было сколько-нибудь приемлемой версии.