— Тогда тебе лучше найти другой дом и другую девушку в поисках помощи и тех ужинов, которые тебе хочется, — только дернула я бровью, проговорив это хоть и напряженно, но подчеркнуто спокойно, продолжая готовить то, что было принято у нас. И что уж точно не навредит ему.

Медведь рыкнул что-то непонятное и странное, шарахнув при этом рукой по полу, на что я добавила, не меняя интонации:

— И не советую ломать пол. Ты еще выломанную дверь не починил.

— Я твоих собак сожру!

— Для начала тебе их нужно будет хотя бы поймать, — парировала я, нагло пользуясь тем, что медведь был крайне истощен своими незаживающими ранами.

Он снова что-то пробурчал, но, кажется, мысль о том, что придется заняться ремонтом, слегка поубавила его звериный пыл.

— Ты сейчас на своем языке говорил? — не смогла удержаться я, понимая, что произнесенное им не походило ни на один известный мне и ранее слышимый иностранный язык.

— Да.

— Можешь сказать что-нибудь еще?

— Зачем тебе? — буркнул он, но было заметно, что злость его тут же отпустила и на смену хмурым бровям пришло явное удивление.

— Мне понравилось, как он звучит. Так необычно и…мурчаще.

Медведь криво усмехнулся, но все-таки произнес что-то еще, даже если я не думала, что он сделает это, а я широко улыбнулась в ответ.

— Хочешь узнать, что я сказал?

— А можно?

— Сказал, что попал к самой упрямой девчонке в лесу и сдохну здесь от истощения.

Я хохотнула, продолжая упрямо и спокойно готовить ему сугубо растительный обед, но не удержалась, чтобы не добавить:

— Рядом живет соседка, которая откормит тебя до состояния беременной медведицы перед родами. Следующую дверь сломаешь, потому что не пройдешь в нее. Она и полечит, и приласкает.

— А ты?

— Что я?

— Не приласкаешь?

От неожиданности я выронила ложку, вздрогнув от резкого пронзительного звука, так похожего на крик, ощущая горечь во рту, словно глотнула желчи.

Каждый раз, когда мне казалось, что я смогу сосуществовать с этим созданием под одной крышей и не подскакивать днем и ночью от любого его слишком резкого движения, он снова напоминал о том, что я ненавидела в каждом — блядскую мужскую сущность, которая не могла прожить без секса!

— Разве мы не обсудили этот вопрос заранее и не пришли к согласию по поводу него? — я старалась говорить все так же четко, ясно и спокойной, но у меня ни черта не получалось.

Одна мысль, что он может коснуться меня,— и меня тут же бросало в липкий холодный пот.

Он был настолько огромный, что жутко было представить его силу и вес. А мне в принципе лучше было этого не делать, чтобы снова не заработать паническую атаку.

Медведь что-то пробормотал себе под нос, и мне показалось, что было сказано «уже лучше».

— Что, прости?

— Меня нельзя бояться, — вдруг проговорил он, отчего-то поворачиваясь на бок и закрывая себя тонким светлым покрывалом почти по самый подбородок, чего никогда не делал до этого. — Этим ты делаешь себе только хуже.

— Звучит не очень...

— Поверь мне на слово и лучше не проверяй это. Никогда.

Больше медведь ничего не говорил.

Отвернулся и закрыл глаза, а я продолжала копаться на кухне с обедом, стараясь прийти в себя и отогнать все страшные мысли, которые снова подкрадывались, нагло и жутко ухмыляясь.

Я ненавидела их всей душой и дрожащим сердцем, потому что они обладали тошнотворными запахами перегара и мужского пота. Смотрели на меня из темноты проклятыми алчными глазами, в которых была только животная похоть и не единого проблеска сознания.

У этих мыслей были вонючие, но страшно сильные худые руки, из которых я не могла вырваться ни в одном своем страшном сне… Как не смогла вырваться наяву, утопая в грязи, собственной боли и унижении…