Но нелюбовь к хамоватому управляющему не значила ненависти к нему, и о каких-то серьёзных стычках Сидор не слыхал, а про всякие склоки ему быстро доносили неравнодушные горожане. Оленев любил карты и был азартен, но денег не спускал, играл обыкновенно на спички, и у него нередко собирались любители того же дела, привлечённые то ли возможностью поиграть без вреда, то ли неизменно щедрым угощением и выпивкой.

Харина Елена Антиповна, вдова около сорока лет, служила у него домработницей давно, дольше, чем Сидор прожил в этом городе. Жила здесь же, при хозяине, вела его дом и готовила, и Березину подумалось, что ценил её хозяин не столько за особый талант в этом деле, сколько за отсутствие любопытства и неболтливость.

Последнюю Сидор сейчас особенно одобрил, потому что слова из женщины приходилось буквально выдавливать. Она припоминала, кто был вхож в дом и мог оказаться наедине с окороком, и за неделю набрался добрый десяток имён, не считая тех, кто мог прийти в отсутствие домработницы: пусть редко, но Харина всё-таки выходила из дома. Помощники с шахты, новый секретарь, жители, приносившие продукты, и дети, прибегавшие посмотреть на щенков… Ощенилась любимая сука Оленева, жившая здесь же и запертая пока в отдельной комнате, принесла восемь штук прехорошеньких меховых малышей. Интерес к ним тешил самолюбие хозяина так, словно он породил их самолично, и Оленев охотно позволял мальчишкам возиться с ними.

Недоброжелателей хозяина домработница припоминать отказалась. Твёрдо заявила, что подлинных врагов покойный не имел, ничего дурного не делал и никого всерьёз не обижал, а всё остальное – слухи, сплетни и человеческая зависть. На том допрос и кончился.

Подоспел вѣщевик Калин, служивший в порту и порой помогавший Березину в расследованиях. Занятый, степенный и солидный мужчина средних лет с Оленевым никаких дел никогда не имел, в доме раньше не бывал и вообще за пределами служебных обязанностей был сосредоточен только на семье и любимом занятии – резьбе по дереву, так что положиться на него можно было спокойно. Он раскланялся с присутствующими, познакомился с Антониной и, кажется, тотчас же забыл о её существовании.

Но пользы от него вышло не больше, чем от допроса домработницы. Калин всё тщательно осмотрел, но не нашёл никаких подозрительных следов ни в кухне, ни на улице, да и вѣщей было немного, все простенькие и всё больше в первозданном, исконном виде – обережная вышивка, узоры на посуде да мешочках, в которых Харина хранила свои травы, ими она лечилась сама и пыталась лечить Оленева. Бересклет, обсудив с ней этот вопрос, пришла к выводу о толковости травницы, но ничего предосудительного в её запасах не нашлось, и уж точно ничего, способного служить источником заразы. Нашёл Калин и разделочную доску собственной работы, тоже простенькую вѣщицу, которой обрадовался как родной и даже заслужил за неё скупой похвалы от домработницы, отчего буквально расцвёл.

Ценных бумаг дома покойный не держал, и если завещание существовало, то не здесь. Харина предположила, что всё отойдёт жене и детям, которые жили во Владивостоке. В этих краях никто из них ни разу не бывал, имуществом местным не интересовался и уж точно не мог поспособствовать уходу Оленева из жизни, но поискать завещание стоило.

Ни следов взлома на замках, ни подозрительных следов в кухне – решительно никаких материальных свидетельств присутствия посторонних. Шприцев также не нашлось ни единого, к традиционной медицине Харина питала стойкое и как будто искреннее недоверие.