– Что случилось? Кого надо спасти? – строго спросила Антонина.

– Сына! – взмолилась та более связно. – Сына моего спаси! Единственный, кровиночка, деточка малая, не переживу! Спаси, барышня!

– Встаньте немедленно! – воскликнула Бересклет, понимая, что объяснять женщине свою специальность – словно об стенку горох, и чувствуя от этого огромную растерянность, которую изо всех сил старалась спрятать.

Она жутко боялась лечить живых людей. Тем более если это вопрос жизни и смерти. Тем более одна, без надёжной поддержки наставника! Но также Антонина прекрасно понимала, что не сумеет оставить без помощи ребёнка. От панической мысли, что он вообще-то может умереть у неё на руках, если дело и впрямь дрянное, стало холодно и едва не подкосились ноги, но…

– Что с сыном? Дарья Митрофановна, помогите её поднять! Кто она?

Тут очнулась и соседка, кинулась к пришелице, и в четыре руки они сумели усадить её на стул. Костенкова зачерпнула в кружку холодной воды, Антонина сунула ту в руки женщине, придерживая её ладонь, и украдкой потянулась к дару. Довольно и того, что она не сумела скрыть своей принадлежности к числу врачей, а если местные узнают, что она ещё и жiвник талантливый и хорошо обученный – вовсе житья не дадут. Это в большом городе, хоть нередко приходилось сталкиваться с невероятными просьбами – чуть ли не мертвеца поднять, – всё же можно попытаться объяснить людям, что одарённые – не значит всемогущие, талант этот был неплохим подспорьем, но ничего и никогда не решал. А здесь, в глуши, кто знает, что о чародеях думают?

После глотка воды, а больше благодаря чарам пришелица, Авдотья Брагина, сумела наконец внятно рассказать, что случилось. Её сын, мальчишка десяти лет, сорвался на прибрежных камнях и сломал себе правую руку, причём явно со смещением. Конечно, товарищи по играм не сумели нормально помочь, благо хоть до больницы довели, а местный фельдшер только одно и предложил – ампутацию. Что делать с такой рукой, он понятия не имел. А перепуганная мать как раз вечером слышала от кого-то, что в доме исправника вроде как докторша из столицы завелась, ну и кинулась к ней, настрого запретив калечить сына.

– Дайте мне минуту одеться.

Когда Антонина натягивала сапожки и застёгивала пальто, у неё отчаянно тряслись руки, а в голове взапуски метались параграфы из учебников и слова наставников, смешиваясь в страшную неудобоваримую кашу. Она точно знала, что изучала этот вопрос и даже ассистировала в госпитале, но совершенно ничего не помнила. А мысль, что ей сейчас предстоит самой, одной, без помощи и руководства собирать мальчишескую руку, приводила в ужас. Отчаянно хотелось бежать не в больницу, а на пароход и слёзно умолять капитана забрать её из этого страшного места. Причём непременно отчалить прямо сейчас, не дожидаясь окончания погрузки.

– Ведите, Авдотья, – скомандовала Бересклет, выходя в горницу с саквояжем. Она явно сумела вполне убедительно изобразить уверенность: безутешная мать воспрянула духом и помчалась к выходу.

Пути до больницы Антонина не запомнила, а то, что Дарья Митрофановна увязалась с ними, и вовсе обнаружила уже на подходе к цели – одному из каменных зданий на другом конце города. Всю дорогу девушка пыталась справиться с обуревающей паникой, успокоиться и взять себя в руки, иначе с таким тремором и начать операцию не выйдет, не то что сделать хоть что-то правильно.

Операцию. Господи, она в самом деле собиралась оперировать живого человека. Одна! А ведь даже не помнит, положила ли набор инструментов, подаренный отцом, ещё когда у дочери открылся дар и стало понятно, что та хочет пойти по стопам родителя. Хорошие инструменты, замечательные инструменты, дорогие, качественные, которые она никогда не брала в руки. Отец дарил их будущему талантливому хирургу…