– А что, я их колом, что ли?

– Ну да – выдернул из забора жердину и погнал… Вот нас с тобой и забрали! Да… девчонка та нас отмазывала… браслетик, вон, тебе подарила…

– Браслетик? Какой браслетик?

Михаил посмотрел на запястье… ну да, вот он… Желтовато-коричневый, витой, в виде змейки… Постойте-ка! Так он же сломался, браслетик-то! А тут вот – целый… целый…

– Слушай-ка, Ганс…

Миша поднял глаза… и обмер – никой не Веселый Ганс перед ним сейчас был, а… сын тысяцкого Сбыслав Якунович. Кудрявый, улыбчивый, правда, немного бледноватый… видать, вчера тоже малость того, укушался…

А вокруг – не камера, а… горница, что ли?

Черт побери!!!

Михаил рывком поднялся.

– На вот, испей, – протягивая глиняный кувшин, ухмыльнулся Сбыслав. – Пей-пей, тут квасок кисленький, с похмелья – славно.

Миша сделал пару долгих глотков – и в самом деле, славно!

И вспомнилось сразу все… Битва, путь… рабыня!

– Слышь, Сбышек… А куда Марья-то делась? Ну, девчонка та, помнишь?

Сын тысяцкого кивнул:

– О рабе своей спрашиваешь? Не беспокойся, она с челядинками… На днях продадим на торжище от греха – что выручишь, твое!

– Продадим? – Михаил помотал головою. – А оставить ее нельзя?

– Да не желательно бы… Пересуды пойдут всякие… Тебя ж оженить надо!

– Оженить?! Бррр!!!

– Ладно, оставим пока рабу твою, – ухмыльнулся Сбыслав. – А я к тебе вот зачем… Батюшка посейчас не придет с беседою – в господу уехал. А вот с монастыря Юрьева монашек приперся – про битву выспрашивать, игумен, вишь, ему все точнехонько записать велел. Наши тут ему много чего наплели… теперь твоя очередь. Посейчас пришлю… Токмо ты уж не сильно ему ври-то… так, как все…

Весело подмигнув, сын тысяцкого вышел, не прикрыв за собой дверь.

Браслет, господи!!! Сон-то – в руку! Вот с чего все началось-то! С него, с него, с браслета! Надел на руку и…

– Дозволишь ли войти, господине?

– Войти? А ты кто? – Михаил непонимающе посмотрел на возникшего на пороге востроглазого паренька лет четырнадцати, в черной монашеской рясе, с тоненьким ремешком, перехватывающим копны нечесаных соломенных волос.

– Я-то? А Мекеша-книжник, – мальчишка поклонился в пояс. – С обители Юрьевой батюшкой игумном послан, дабы…

– А, – вспомнил Миша. – Это про тебя, значит, Сбыслав только что говорил. Летопись писать будешь?

– Что, господине?

– Ладно, давай спрашивай!

Испросив разрешения, монашек уселся на лавку и вытащил из переметной сумы листы бересты и металлическую палочку – писало. Все правильно: сперва – на черновик, на бересту, а уж потом – после правки игумена – и на пергамент, да в переплет – вот и готова летопись.

– Мне уж мнози про битву рассказывали, – пояснил Мекеша. – Теперь бы токмо уточнить малость.

– Давай уточняй, – махнув рукой, Михаил вновь приложился к кувшину.

– Вначале – о кораблях, о шнеках шведских… Сбыслав Якунович сказал – их тридцать три тысячи было?

Миша поперхнулся квасом:

– Тридцать три тыщи? Ну, это Сбышек того, погорячился…

– А сколько тогда?

– Да черт его… не считал…

– Напишу – тысяча…

– Ну, как знаешь. Пиши. А вообще, что там у тебя записано-то?

Книжник улыбнулся:

– Посейчас прочту… Вот: Гаврила Олексич, боярин, сказывал – «народу свейского полегло без числа – и лыцари, и кнехты, и мнози… бискуп свейский Спиридон убиен бысть… наших же потерь – два десятка!

– Лихо! – поставив кувшин на пол, Михаил хлопнул себя по коленкам. – Куда там российскому телевидению! Ты читай, читай, Мекеша… очень интересно – что у тебя еще такого написано?

– Коль велишь, господине, чту далее… «Александр-княже самому королеве възложи печать на лице острым своим копием…», то мнози видали.