– Говорил же тебе – своеземец.
– И чего тебя из Заволочья своего в этаку даль потащило? – сын тысяцкого хитро прищурился, и Михаил сразу почувствовал, что не зря этот парень завел такую беседу, ох не зря! И пришел он за Михаилом – не в кости позвать играть, нет – чтоб поговорить без лишних ушей – так, видно.
– Не ответствуй, не надо, – оглянувшись, тихо произнес Сбыслав. – Я сам за тебя отвечу… Отойдем-ка во-он к той березине…
– Боишься, что подслушает кто?
– Так у нас речи не тайные… А все же не хотелось бы лишних ушей. Кривой Ярил – тиун Мишиничей – на тебя глаз свой единственный положил – мол, одинок, хоробр, воин славный… Похощет к собе переманить – не переманивайся, – снова оглянувшись, Сбыслав понизил голос и уже шептал яростно, явно стараясь переубедить. – У них ведь как, у Мишиничей – гладко стелют, да жестко спать! Глазом не успеешь моргнуть – обельным холопом станешь – оно те надо?
– Не надо.
– Ну вот! – сын тысяцкого хлопнул парня по плечу. – Бояре – Мишиничи, Онциферовичи, Мирошкиничи – сам ведаешь, не люди – волки зубастые! Глазом не моргнешь – скушают. Иное дело мы – люди житьи…
– Ты мне классовый-то подход не приплетай, – хохотнул Миша. – Говори прямо, что надобно?
– Так я ведь и говорю же! Погостишь у нас на усадьбе… не понравится, так поедешь себе в свое Заволочье, тамоку и сгниешь в беззестности, в бесславье… Этакий-то хоробрый воин! Видал я, как ты мечом бьешься!!! Обзавидовался!
– Так и ты боец не хилый!
– Да я секирой больше… Оно привычнее. Так вот… погостишь у нас… так?
– Ну так!
– Вот славно! Осмотришься… а там и решишь! Знай, Мисаиле, нам такие люди, как ты – очень-очень нужны.
«Очень-очень» Сбыслав произнес, как «оцень-оцень», а Михаил на это уже и не обращал внимания, привык, что ли?
– Да что ты все на рабу смотришь? Не продаст ее Ефрем. А силком взять… так князь запретил обижать своеземца.
– А что, свободным новгородцам князь что-то запретить может? – с усмешкою осведомился Миша.
– Не может, – сын тысяцкого отозвался вполне серьезно. – Но и ты пойми – нам, житьим, ссориться не с руки с князем. Пущай он лучше с боярами ссорится!
– Это верно.
– Эх, Мисаил, друже, – вижу, наш ты человек, наш! Ну пошли, что ли, к костру – песен послушаем, выпьем.
– Пойдем, что уж… Вообще-то, я домой ехать хотел, но… А что, вы водки прикупили?
– Вот-ки? Водицы?
– А Веселый Ганс там, случай, не показывался? Такой фашистенок со «шмайссером», верней – с «МП-сорок».
– Ганс? Знаю одного Ганса с готского двора… И еще одного – с Любека-града. Ох, и выжига! Палец в рот не клади, нет – всю руку проглотит.
– Ага… Еще скажи – «Бриан, это голова!», «жилет пикейный»! Ладно, черт с тобой, пошли пьянствовать… А девочка… – Михаил не выдержал-таки, обернулся. – Все же хороша девочка… Как ты говоришь – раба? Ну и роли у вас какие-то… ругательные…
пели-тянули сидящие у костров дружинники песню. Хорошо так выводили, собаки, душевно!
Миша сам не заметил – заслушался. Ну надо же – чисто хор имени Пятницкого, а туда, как известно, халтурщиков да безголосых неумех не берут – тем на «фабрику звезд» дорожка прямая, да на какое-нибудь, не к ночи будь помянуто, «Евровидение».
А Сбыслав – тысяцкий сын Сбыслав Якунович – веселый, молодой, красивый – все улыбался да подливал в чарку новому другу… Да уж – как-никак – друзья теперя!
– А ну-ка, Сбышек! За дружбу сейчас с тобой выпьем!
– От это дело, Мисаиле! Давай!
Обожгло горло медом пьянящим, ах, ну до чего ж хмельно, вкусно! Так бы и пил, не кончалось бы питие.