– Понятно, – блеклым голосом произнес д’Омедес. – Значит, придется поступить так, как советует Ромегас. Пусть увидят, что Орден избавился от порочащего его негодяя.

– Он нарушил святой обет, – пригвоздил Ромегас, – и через это предал Святую веру. Кара должна быть быстрой и суровой. Веничи затребуют его голову. Хорошо, если хотя бы это утолит их гнев.

Ла Валетт желчно усмехнулся.

– Казнить сэра Томаса? Ты, часом, не шутишь?

– Представь себе, говорю абсолютно серьезно, – надменно поднял голову Ромегас.

– За что? За то, что он поддался зову плоти? Это, знаешь ли, еще не причина для повешения. Если так, то тогда надо б добрую половину рыцарей Ордена вздернуть с ним в один ряд. Ох уж эта мне незапятнанность чресл… Можно подумать, из наших доблестных рыцарей никто не имеет любовниц и не портит девиц. Я уж помалкиваю, что они вытворяют с женами врагов наших.

– Помилуйте, тише, – поднял руку Великий магистр. – Мы сейчас обсуждаем не все наше рыцарство. А только сэра Томаса.

– Если нет единого мерила для всех, сир, то впору и вовсе отказаться от кодекса рыцарской чести.

Великий магистр насупленно возвел бровь.

– Ты заходишь слишком далеко, ла Валетт.

– Смею заверить, что нет, сир. Это как раз вы допускаете лишку. – Ла Валетт указал на Томаса. – Этот рыцарь мне хорошо известен. Под моим началом он воевал последние два года. Равных ему нет ни в ратном деле, ни в преданности Ордену. Во всяком случае, я среди нынешнего племени такого не встречал. Сэр Томас – один из самых многообещающих рыцарей нашего молодого поколения. А потому зарубить на корню такой талант было бы в высшей степени опрометчиво, особенно сейчас, когда нам как воздух нужно достойное пополнение. Наказать его – несомненно, да. Может, даже подвергнуть публичной порке. Это живо всех приструнит и напомнит о необходимости следовать понятиям чести и благородства. Но на этом можно и остановиться.

– Этого недостаточно, – возразил Ромегас. – Если поступить так и позволить сэру Томасу остаться в Ордене, он будет для нас непреходящим постыдным напоминанием, причем не только своего позорного проступка, но и нашей к нему снисходительности, ежели не сказать попустительства, что самым пагубным образом скажется на дисциплине, да еще и будет разлагать нравственность. Нашему юному рыцарству нужно преподать урок. Им нужно напоминание о глубине и святости клятв, скрепляющих наш Орден воедино. Потому, сир, настоятельно призываю вас казнить этого отступника.

Ла Валетт на это покачал головой.

– Казнив его, вы тем самым рискуете отвадить от вступления в Орден других достойных молодых людей. Преступление сэра Томаса в том, что он молод; кто из нас в свое время сам не изведал столь же пламенных позывов и желаний, как этот совсем еще, в сущности, юноша? Ну, признайтесь же без ханжества, хотя бы самим себе, – разве нет? Если казнить его сейчас за вспышку безрассудства, затмившую временно разум, то тогда и подобные ему люди – те люди, в которых мы с вами так остро нуждаемся, – обойдут нас стороной, откажутся от нас. Мне думается, есть лучший способ… – Ла Валетт загадочно примолк, после чего продолжил: – Способ, который наглядно покажет, что мы не миримся с подобной необузданностью. Допустим, мы можем… исключить сэра Томаса из Ордена.

– Исключить? – Великий магистр нахмурился. – Это еще что за наказание?

– Мне кажется, для него не может быть ничего более постыдного. – Ла Валетт оборотился к Томасу. – Я знаю этого человека достаточно хорошо. Свою принадлежность к Ордену он почитает за высшую честь, какую только человек способен достичь в своей жизни. Именно Орден дает смысл, заданность и ценность его существованию. Уберите их, и он будет жить в несмываемом позоре, чувствовать на себе все бремя этой потери изо дня в день. Вот какое наказание следует к нему применить. Кроме того, покуда он жив, он по-прежнему сможет проявлять свой ратный талант в деле борьбы за торжество христианства везде, где бы он ни находился, даже неважно, где именно.