Римма отпила молока, и тут же набухли веки. Она легла на койку и по телу разлилось тепло. Снился ей сон. Мужик в синтетическом зелёном костюме с лампасами ведёт по лесной тропинке девчушку. В одежде точь-в-точь, что у той, в видении. Сидевшей на телеге. Чудная.

– Эй, стой! Повернись, я сказала! Стой, стрелять буду!

Девочка пыталась вырваться, но мёртвой хваткой человек в вязаной тюбетейке прижимал малышку к себе.

– Повернись! – Римма рванула за мужчиной. Быстро нагоняя. Вокруг незнакомцев вихрем закружились жёлтые шары и выстроились в защитную стену между преследующей и путниками.

И тут она разглядела лицо. Морду. Преступника. Вспомнила его. Не может быть…

***

Солнечные лучи крадучись залезли в окно, обшарили стены, лизнули лицо Риммы. Она тут же открыла глаза. Осмотрелась, пощупала ногу, на секунду потерявшись между сном и явью. Помассировала лицо и села на продавленной койке. Утро. Сколько времени вообще? Она встала, сделала лимфогимнастику, размяв и простучав мышцы. Этот ритуал стал для нее частью жизни после аварии. И даже не думая о том, как выглядит, поспешила в сарай. Баба Фёкла хранила любой материал, который можно использовать как розжиг. В надежде найти старые газеты. Бабуля достаточно пожила на этом свете, повидала всякое, чтоб привыкнуть хранить на чёрный день все, что кажется обывателю мусором. В пристройке за домом, возле дровяника, она нашла сколотые эмалированные тазы, бидоны, мятые жестяные кадки, а на полках стопками, перехваченные бечёвкой, лежали газеты.

Римма взяла кипу прессы, что была на вид более старая, пожелтевшая. От газет по-прежнему пахло типографской свинцовой краской, добавился запах отсыревшей бумаги. Открыла верхнюю. Руки тряслись. Тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, не то. Следующая пачка. Двухтысячный, декабрь. Не то. Она переворошила и раскидала по сараю подборки «Известий», «Комсомолки», «Смены». Глаз выхватил дату: «18 сентября 1967 года». Фотография. Пара. Мужчина и женщина, явно моложе, на фоне коридора. Такие бывают в НИИ. Огромные окна в пол, плакаты на стенах. Он в халате. Она в плаще. Лицо его моложавое, не скажешь сходу сколько лет. Римма зажгла свечу поднесла ближе и вздрогнула. На миг показалось, что мужчина с гладко выбритым лицом на снимке из древней газеты ожил. Лицо его растянулось в саркастической улыбке.

– Ха-а-а, вышел цветочек аленький. Я тебя узнала, урод. Попался. – Римма выбежала с газетой на свет.

В этот момент она услышала звук работающего двигателя машины. Подъехала Серегина бежевая Нива.

– Гад! Ты где был? – Римма выкрикнула, добежала до калитки и только там, распахивая скрипящую дверцу, осознала – раненая вчера нога совсем не болела. До этого она ходила-то с трудом, а тут бодро пробежалась по ухабистой, заросшей травой, тропке.

Сергей, виновато улыбаясь, выбрался из автомобиля, предупреждая недовольство и выговор коллеги, сразу указал на запаску вместо колеса. Влетел в пробоину, повезло, что встретил тракториста, тот отогнал машину в шиномонтаж. В ночи не поехал, у нового знакомого заночевал и сразу стартанул.

– Прости, день на задался. Что случилось? – он знал это выражение лица подруги.

– Смотри, – Римма потрясла газетой перед лицом Сергея. Потом вспомнив, что газета раритетная, аккуратно расстелила ее на еще теплом капоте. И ткнула пальцем в лицо на снимке. – Знаешь, кто это?

– Хм-м, на мужика похож, – Сергей глупо хохотнул. – Понял, неудачная шутка. А пожрать есть что? Или шашлычка? У меня мясо…

– Я из тебя щас шашлычок сделаю, день у него не задался. Это Шепелев, тот, из-за которого отец лишился всего. И лежит теперь в могиле.