– Помогите, там у дома грабли видела. Может, поддеть доски – вот тут, самой никак.

– Ой, девка, вот я старый дурень, опять же, надо Глашу позвать, подсобить.

– Какую, на хрен, Глашу? – взревела Римма. – Нога немеет.

– Так целителка, самое то, опять же, – насупился старик обиженно. Но за граблями пошел, сгорбившись. Приподнял инструмент, в руках остался черенок.

– Беда дело, Фекла что могла путное оставить после себя, одна поруха, ох-ох. Стар я, помощник никудышний. Опять же, темень, – дед вполоборота попятился к калитке, – а свечу возьми. Второпях вернулся, поставил оплавленный огарок в алюминиевой закопчённой кружке. Крикнув из-за забора:

– Глашу упрошу, она подсобит.

Старик зашуршал полами плаща и исчез среди деревьев.

Дождливая морось увлажнила лицо, смочила губы. Римма проклинала аварию, после которой она стала неповоротливой как беременный утконос. Боль в голени и лодыжке становилась нестерпимой, в мышцах жгло и немело одновременно. Железный корсет на болтах в спине, казалось, заговорил металлическим голосом: «Ха-ха-ха, оперативник, прогуливаешь посещение пенсионного фонда». Римма откинулась назад из последних сил, превозмогая страх потерять сознание, дёрнулась, как дельфин, выброшенный разбушевавшейся волной на берег. Раздался мерзкий треск. Хрясть-хрусть. Нога на свободе. Огромная заноза торчит из штанов.

Римма вырвала щепку, сдержала слезы.

– Зря выдрала, голуба.

Девушка в странном кафтане из ткани, похожей на сукно, поверх сарафана сизого оттенка зашла в калитку. Поставила в сетчатой авоське на землю трехлитровую банку молока. От тары парило. «Свежее», – догадалась Римма. Девушка достала из кармана домотканую грубую тряпицу и стеклянный бутылек, похожий на музейный экспонат. Откупорила резиновую затычку. Пахнуло дёгтем. Как от ихтиоловой мази. Римма поморщилась.

– Эка красна девица, – краснощекая незнакомка пальцем достала мазь и смачно намазала на импровизированный бинт. Без церемоний задрала штанину пострадавшей, наложила повязку и обмотала вокруг икры несколько раз.

– Жить будешь! А теперь в дом, свечу-то зажги, молочка хлебни и в люлю. А утром барин твой доедет и поговорим.

– Какой еще барин?

– Мужик твой.

– Откуда знаешь про него? – Римма поначалу насторожилась. Но вспомнив, что поделилась с дедом, расслабилась. – Странные вы тут все. С перепоя что ли?

– Ты и сама непростая. Видишь далеко. Так дальше носу своего и посмотри. Откудова я, откудова ты? А с твоим приходом нехорошие силы пробудились.

– Глаша?

– Она самая.

– Глаша, спасибо тебе, а ты давно здесь живёшь? Что за гиблое место? Шары золотые?

Девушка строго посмотрела, так, словно учительница на нерадивого ученика-второгодника.

– Завтра, – не глядя, суетливо выскочила со двора.

⠀

Римма как знала, взяла зажигалку, думала для костра пригодится. Мясо Серёга привезёт, шашлычки пожарят. Печку она в своей жизни даже не видела, как растапливают. Да и где искать в ночи дрова. Свеча покоптила, и занялась фиолетово-желтым пламенем в кружке возле кровати. Римма раздеваться не стала. Ватное, обшитое бордовой шелковистой тканью одеяло, отсырело. Под ним ватный матрас, набухший от влаги. Под ним скрипела панцирная сетка.

– Как в больнице, едрит твое на коляске. За шторкой на подоконнике увидела старую газету. Не усну, так хоть старую прессу почитаю, которой явно баба Фекла обезвреживала мух. Развернула у мерцающего огня свечи. Сразу же бросилось в глаза объявление. «В Московской области, в деревне Л. 5 сентября 1967 года найдена в своем доме зверски убитая пожилая пара. Подозреваемый задержан». Вляпалась, майор Киборг. И газеты – реликвия, такой и попу не подтереть.