Не успела я оглянуться, в смысле, не успела я поговорить с двумя моими хорошими знакомыми по телефону, как Вадинька уже выскоблил весь потолок до самого мяса и усыпал всю ванную комнату ровным слоем серо-белой дряни, включая непосредственно ванную емкость, унитаз и коврики. И стал громко кричать.
Я прибежала и обнаружила, что нужна ему как женщина. То есть должна стоять рядом, держать то, что дают, и давать то, что попросят. И главное – молча. Держать предполагалось валик, банку с краской и кисточку. А Вадинька держал ванночку для валика, в которой было немножко краски. Немножко ее было потому, что основная ее масса уже пролилась в саму ванну, на слой дряни – ведь когда смотришь наверх, то ванночка же наклоняется непроизвольно. А уайт-спиритом никак, потому что дряни же слой.
Женщиной я оказалась никакой. То есть главное условие не выполнила. Увидев краску в ванне, я зарычала басом и припомнила все прежние горести, включая два (!) разбитых Вадинькой унитаза в прошлый ремонт. И один бачок. Я схватила копье и проткнула мерзавца насквозь палку от швабры и стала тыкать в стоящего на краю ванны Вадиньку, чтобы он уже убрал свою гадскую задницу у меня из-под носа и дал мне наконец спасти то, что осталось от ванны. Вадинька заметался и юрко спрыгнул вниз, вылив остатки краски на кафельный пол. Непроизвольно. Я завыла. Вадинька с невероятной скоростью скользнул в коридор и крикнул, что ему надо срочно в магазин – купить еще краски. Я только успела проводить глазами свою нарядную бандану, которая плавно влетела в дверь ванной и приземлилась в медленно растекающуюся по кафелю кремовую лужу.
Надо отметить, что скорость у Вадиньки действительно феноменальная. Особенно при наличии мотивации. Пока я, причитая, размазывала по полу краску тряпкой с уайт-спиритом, Вадинька успел сбегать в магазин, починить две телефонные розетки, сам телефон и выкрасить все двери в квартире. В общем, продемонстрировал себя настоящим мужчиной – хозяйственным и положительным.
А потом я еще почти час оттирала Вадиньку тем же уайт-спиритом. Всего. Включая одежду и волосы, ибо бандана – помните, да? Эх.
А завтра, пожалуй, пойду в квартирку одна: там еще батареи надо красить.
И пусть мне кто-нибудь попробует сказать, что рантье – это тот, кто ни хрена не делает. Убью.
Анна Бобровская
Дождалась
– …И вот он взял мою маленькую сестренку и сунул ее в духовку! У нее обгорели руки и ноги. Мать кричала зверем, успела вытащить ее. А он схватил пистолет и пошел на мать. Пьяный вусмерть. Тогда я взял нож и хотел ударить его в спину, а мать кричит мне: «Не бери грех на душу», я пожалел его, не стал убивать, он же брат мне родной. А он взял и выстрелил в меня. Посадили его – отсидел, а теперь он миллионер, приходит к нам в дом, обзывается и детям моим шампанское на голову льет…
Анна сидела, смотрела на этого маленького блаженного полуармянина и думала: «Какая прелесть! Мало того, что все бомжи, бесхарактерные и женоподобные мужики со своим плачем: „Бедный я, несчастный“, которые встречались мне так же часто, как встречаются желтые M&Ms в пакетике с M&Ms, – мои, теперь еще и все придурковатые таксисты, судя по всему, тоже мои. Может, „Яндекс“ внес меня в список терпил, и теперь, как только во время заказа машины высвечивается мой номер, включается красная лампа с надписью „Срочно, водитель для терпилы!“».
– …Вот так, моя хорошая, люди разные бывают. А жена, жена жрет меня поедом. Чего ей надо, не пойму, злая, злая она женщина… И дочь так воспитывает, что отец плохой!