– О, какой, однако, вы подозрительный! – нервно смеялась она, бессильная выбиться из паутины его вопросов. – Уверяю же вас, что сегодня только четвертый день, как я выхожу.

И напрасно вы говорите, будто уже раньше видели меня на бульварах. Это неправда. Это с вашей стороны даже нехорошо.

– Но не может быть, – горячился Шурыгин, как следователь, – но не может этого быть, чтобы за четыре дня никто вас не брал. Припомните хорошенько, подумайте и сознайтесь.

– Мне нечего припоминать, раз у меня ничего не было, – защищалась дама. – Вот это-то и доказывает мою неумелость. Опытных, бывалых – тех сразу берут. И, должно быть, я не знаю цен, что ли, какие теперь существуют, и очень дорого запрашиваю. По крайней мере, когда я называю свою цифру, мужчины вскрикивают, машут руками, смеются и бегут к другим.

– Сколько же вы просите?

Она сказала сколько.

Шурыгин вскрикнул, взметнул руками, рассмеялся.

– Вы с ума сошли, что ли? Кто же вам столько даст? Неизвестно, что будет дальше, ну а пока таких цен нет.

– А какие сейчас цены?

– Сейчас?

И он назвал ей ряд цифр: за такую любовь такая цена, за такую – такая…

– Так дешево? – наивно, как маленькая девочка, удивилась дама.

– А вы думали как? – улыбался Шурыгин. – Безусловно, в связи с общим вздорожанием жизненных продуктов цены на любовь растут, но не в такой сильной степени, как это представлялось вам.

– Значит, этим тоже много не заработаешь… – разочарованно и удивленно вздохнула дама. – Печально… А я-то думала разбогатеть. Еще один воздушный замок рушится… Вот думала, и того себе накуплю и того; и детей одену, и себя. А оно вот что… То-то те женщины, профессионалки, так стараются, так пристают к мужчинам, насильно навязывают себя, по три раза в вечер ходят. Я думала, что у них нахальство, жадность, – а выходит, что иначе никак не выработаешь в день нужный минимум. И прежде я завидовала им, а теперь мне их жаль… Несчастные!

– Вот потому-то я и говорю, что задумали вы ужасное! – воскликнул с жаром Шурыгин.

Слово за словом, и он сознался, что порядочный мужчина, которого он имел в виду ей предложить для прочной связи, – это он сам.

– Я так и знала, – улыбнулась она, видимо, довольная. Он смело обнял ее за талию и, тихонько повизгивая, как щеночек, начал тереться щекой и бородой об ее желтое боа.

– Ийе-ийе-ийе… – похрюкивал он, жмуря от наслаждения глаза.

Потом он завернул краешек ее старенькой, замшевой, липкой, в дырочках перчатки и стал целовать ее руки.

– А сладкая какая ручка! Ам-ам-ам! Вот не ожидал! Даже удивительно! И откуда берутся такие чудненькие ручки? И откуда они только берутся? Ам-ам-ам!..

– Ой! А вы не кусайтесь!

– Как же вас не кусать? Разве можно вас не кусать, такую хорошенькую, такую славненькую, такую вкусненькую! Я такую, может, пятнадцать лет ищу!

Было очень темно, и Шурыгин, приглядываясь сбоку к незнакомке, нежно спросил:

– Я извиняюсь, мадам: вы блондинка или брюнетка?

– А вам какую надо?

– Мне блондинку.

– А я как раз брюнетка, – произнесла дама очень сконфуженно.

– Ну ничего, – успокаивал ее Шурыгин и опять полез толстыми губами под краешек ее тоненькой перчатки: – Брюнетки, они тоже бывают… Ам-ам-ам!..

Но дама долго еще оставалась расстроенной тем, что она не блондинка. Лицо ее нервно горело, глаза виновато сузились, поглупели. Она плохо слышала, туго соображала и несколько раз ответила Шурыгину невпопад.

Наконец они заговорили о хозяйственной стороне дела, или, как весело выразился бухгалтер, о скучной прозе.

– Вы сейчас сосчитайте точно или говорите мне, а я буду считать, я по счетоводству спец, какие у вас главные расходы и какая сумма в итоге вам потребуется, чтобы вы могли не ходить на бульвар добывать себе деньги таким ужасным способом. А тогда я скажу, в силах ли я столько вам платить.