– Ужасно яркий свет. Я его не люблю – режет глаза, и неуютно.

Потушила люстру и зажгла маленькую лампочку на столе.

– Вот так куда лучше. А теперь рассказывайте: как и за что вы меня любите?

Тумин опустил голову.

– Я люблю вас за то, что вы обаятельная женщина. Мне хочется увлечь вас, заставить вас делать то же самое, что делаю я, жить так, как живу я. У меня такое впечатление, будто вы пропадаете даром, что вы двигаетесь впустую. И это обидно. Понимаете?

– Понимаю.

Она вытянулась на кушетке и положила голову ему на колени.

– Иногда мне кажется, что это вполне возможно, что иначе быть не может, что такая женщина, как вы, должна рано или поздно захотеть чего-то другого, что вам не может не надоесть жить так, как вы живете сейчас. Значит, вы будете наша, потому что только в коммунистической работе можно все это найти, нигде больше. А иногда я ясно вижу, что все это ерунда, что это безнадежное дело.

– Почему же безнадежное?

– Не знаю, так кажется.

– Глупенький вы.

Велярская притянула его к себе.

– У вас замечательные глаза, Тумин. И губы.

Он наклонился и поцеловал ее. Она выгнулась к нему всем телом. Потом опрокинулась на подушки, сжимая в поцелуе.

Тумин стал тихонько отодвигаться. Она заметила и не отпускала.

– Почему? Ну почему ты от меня уходишь?

Тумин отвел ее руки. Она пустила и отвернулась.

– Я так не могу.

И опять схватила его. Притянула на себя.

Тумин решительно высвободился, встал и отошел к столу.

– Не надо этого.

И тут же Велярская резко поднялась с кушетки.

– А мне, милый мой, вашей болтовни не надо.

Тумин сдвинул брови.

– Я могу уйти.

– Пожалуйста.

– Я уйду, Нина Георгиевна, но только уж больше не вернусь.

– Сделайте одолжение.

Тумин вышел.

Велярская бросилась на кушетку и заплакала. Потом сорвалась, кинулась к двери, в подъезд, на улицу – но Тумина уже не было.

С этого дня Тумин не возвращался. Велярская исходила весь город, надеясь встретить его на улице, но безрезультатно. Тумин исчез бесследно.

Велярская лежала, уткнувшись лицом в подушки.

Вошел муж.

– Нина, Стрепетов просил разрешение войти и объясниться с тобой.

Велярская молчала.

– Нина! Ты слышишь?

Велярская обернулась.

– Что тебе надо?

– Я говорю, Стрепетов хочет с тобой объясниться.

Она опять уткнулась в подушки.

– Что с тобой, Нина? Нельзя слова сказать. Откуда вдруг такая нервозность?

Велярская заплакала.

– Ну, уж это совсем глупо. Тебе, милая, лечиться надо. Ты положительно больна.

Она обернулась, утирая слезы.

– Ну что тебе надо? Оставь меня, ради бога, в покое. Не приставай ты ко мне.

– Мне надо очень немного: чтобы ты помирилась со Стрепетовым. Это такой пустяк, о котором и говорить не стоит.

– Боже мой, как мне все это надоело.

Велярский выждал минуту.

– Ну что? Позвать его?

Велярская не отвечала.

– Позвать?

– Делай как хочешь. Мне все равно.

Велярский кликнул Стрепетова.

Стрепетов вошел, стал на колени, скрестил руки и опустил голову. Велярский рассмеялся.

– Ну посмотри, Нина. Разве можно такого не простить?

Велярская отвернулась.

– Встаньте, Стрепетов. Не валяйте дурака.

– Нина Георгиевна! Дорогая!

Велярский двинулся к двери.

– Ну, ладно, объясняйтесь, а я пойду.

И вышел.

– Нина Георгиевна! Если я что-нибудь не так сказал…

– Бросьте, Стрепетов. Я уже ничего не помню.

– Вы чем-то расстроены, я вижу. Если могу быть полезен – пожалуйста, рад стараться.

Велярская посмотрела на него в упор.

– Можете.

– Чем прикажете?

– Разыщите мне Тумина.

– Кого?

– Тумина.

– Кто это?

– Я ничего не знаю. Знаю только, что зовут его Алексеем и что он работает где-то у коммунистов.

– Он коммунист?

– Да, но не в партии.