– Кто ты?

– Манди.

Говорить правду этим хогари, не посчитала нужным, однако разговор с чего-то начать было просто необходимо.

– Кто тебя создал? – Брезгливо поморщился парень, застывший в возрасте двадцати одного года семнадцать лет назад, тем не менее одаривая предвкушающими взглядами мой стан.

– Создатель один… а вот вы – никудышные исполнители Его Воли.

– Что? – Непонимание на лицах мужчин и стыд Марьяны вызвали у меня усмешку.

Внезапно, я ощутила робкое касание к своей ладони. Мальчик, марав, который ещё недавно страдал от горя в тёмном лесу, неслышно подошёл ко мне и передал ещё пару картинок. Мои глаза наполнись слезами, готовыми упасть в густую траву.

– Антон! Твоя мать горит…

Высокий хогари, в ужасе раскрыв глаза, зашёлся в немом крике. Расфокусированный взгляд мужчины был погружён в ментал, отправленный ему лично от меня.

Я оказалась не готова убивать, да и совсем не этим призваны заниматься демиурги, но стерпеть боль ребёнка, который видел собственными глазами, как на этой самой опушке, при свете дня, эти ублюдки испытывали кожу молодой матери на прочность, спалив её дотла, было просто невозможно.

Виновник этого «опыта» очень любил свою мать, и то, как он мог смотреть с безразличием на страдания такого же сына, как он, пусть и принадлежащего другому виду, я не понимала.

Сила Глаза была настолько незыблема, что я, понадеявшись на чудо, повела ребёнка к тому месту, где произошёл самый ужасный момент его жизни.

– ПРОБУДИСЬ, – умоляя всем сердцем и волей, с просьбой обратилась к Оку, дотронувшись пепла.

Ветер взметнул женские останки, пускаясь в завихрения. Сначала возник силуэт, затем оболочка стала укрепляться и наливаться жизнью, заполняя форму. Когда туман смешался с трупной пылью и листвой, к нам вышла цельная Бажана – мама Красуса, который кинулся в родные объятья, плача от счастья и облегчения.

Восторженно блеснув глазами, марава низко поклонилась, и, взяв своё чадо на руки, прижав к груди, вмиг исчезла, растворяясь в тумане, как и её соотечественники несколькими минутами ранее.

Слёзы бежали по мои щекам, но я, не стесняясь их, повернулась к четверке студентов, застывших в священном ужасе, пока их пятый продолжал испытывать муки душевной боли.

– Бог сказал: «Бойся слез обиженного тобой человека, ведь он будет просить меня о помощи, и я помогу»… Вы возомнили себя всемогущими, а это не так! Наказание найдёт каждого, переступившего через самого себя и Бога внутри него, именуемого «Совестью». – Ко мне подошли мои спутницы, не желающие исполнять приказа, и, хоть чему-то за сегодняшний день, я улыбнулась, радуясь появлению собственного мнения у кикимор.

Видя, как насторожены все четверо хогари, не стала тянуть неизбежное, надеясь, что поступаю правильно, имея силу Гласа, возвышающуюся над способностями бывших смертными людей на несколько порядков:

– Ступайте к несчастным, которых вы имели наглость обидеть, и раздайте им свои силы, ибо недостойны боле обладать возможностями демиурга. По праву сильного, разрешаю слабому вернуть долг каждому из вас.

Приказ пробежал по моему телу, найдя одобрение в душе, и вырвался серебристыми нитями, опоясывая всю пятёрку.

– Антон, – сглотнув, прошептала я, боясь своих слов, считая всё же, что это слишком, но по-другому просто нельзя. Пришло время принять на себя свою роль, прекращая играть в детство, совершенно мне не предусмотренное свыше. Обратилась к Гласу: – Когда муки твоей матери, бесконечно горящей, перестанут приносить должную боль, притупившуюся от времени, Нентиера и Лилит Первозданная ждут твою душу для перерождения.