– А Малышко-то, наверное, ничего за переправу не получил, – пробормотал, осознавая, боец Лавренко.

– Так они же вошкались, даже позже противотанкистов на правый берег перебрались, за что же им давать? Его в звании повысили, на ответственную должность поставили. – Старшина почесал нос. – Не думаешь же ты, что он завидует? Все-таки офицер, комсомолец.

– Да чему тут завидовать? Ладно бы мне орден дали, а так – медаль, совсем солдатская. Наверное, Малышко мне, как бывшему под оккупацией, не особо доверяет, вот тебя и расспрашивал, – высказал нейтральную догадку Тимофей.

– Ты же не окруженец, не примак и не полицай. Как возрастом подошел и вас освободили, ты сразу и призвался, – пожал плечами недоумевающий комсорг. – Таких, как ты, грамотных и без трусости, нам бы побольше. А то вон в третьей роте из сорока человек пополнения один-единственный комсомолец, остальные или в годах, или вообще политически отсталые, только смотрят, глазами хлопают.

– Ничего, наверстают.

– Это конечно, наверстают. Мы с ними работаем. – Бутов закряхтел и встал. – Вот что, Тимоха, не тяни, подавай заявление. Насчет присяги я в штабе напомню. Развели тягомотину: боец уже почти месяц воюет, награжден, а присяги не принимал. Формализм нас заедает! Ладно, увидимся, бывай жив-здоров!

Тимофей пожал мозолистую ладонь комсомольского работника и задумался. Маячили неприятности с совсем нежданной стороны. Малышко еще с первой встречи не особо понравился новобранцу. Верно говорил сержант Бубин про младшего лейтенанта: тот еще жук. Но сержант-минометчик убыл по ранению: говорили, сразу несколько осколков ноги ему разодрали.

А Малышко в полку уже не минометчик, и даже в звании повысился. Положим, из минроты его сдвинули, поскольку толк от него куцый, как тот заячий хвост. Теперь, видишь ли, аж комсорг полка. Утверждать кандидатуры подавших заявления будет, тьфу на него. И, главное, чего взъелся?

Все это было огорчительно, но не то чтобы особо. Тут фронт, стреляют, на мелочи обращать внимание глупо и некогда: погибнешь простым автоматчиком или комсомольцем-автоматчиком – Родина на те мелкие различия не обидится.

На следующий день по пути из хозроты Тимофей завернул к минометчикам. Новый комбат оказался человеком хорошим. Сразу приказал писарю передать бойцу Лавренко красноармейскую книжку, поздравил с новым документом и спросил: правда ли, что в партизанах довелось сражаться? Тимофей пояснил, что это народ так шутит-смеется из-за того, что посыльному мелькать везде приходится, и еще потому, что довелось с первой разведкой в Шерпенах побывать.

Желтенькое удостоверение красноармейской личности слегка разочаровало Тимофея. Место для фотографии есть, а фото нет. Это-то ладно, но «занимаемая должность – минометчик» как-то уж совсем не по делу: бойцу Лавренко куда чаще свист немецких мин приходилось слышать, чем на свои советские «самовары» смотреть.

А еще через день Тимофей вновь оказался в медсанроте. И как раз через те проклятые немецкие минометы.

Сидели с Пашкой Гребелиным на краю ячейки, завтракали. Еще окончательно не рассвело, над рекой плыли серые клочья тумана. За селом вяло переругивались наши и немецкие пулеметы.

– А сегодня пшенка лучше, чем давеча, – заметил Пашка, скребя ложкой по дну котелка.

– Да, и разварилась хорошо, и конины побольше, – согласился Тимофей, облизывая ложку. – Но чай – баранья моча.

– Это уж как водится. – Пашка отставил опустевший котелок.

Питаться с Гребелиным было приятно: связист любил чистоту и не особо чавкал. Стыдно сказать, но Тимофей на такие неуместные мелочи иной раз обращал внимание.