— Что случилось? – передразнивает ехидно дядя. С ненавистью буравит меня взглядом, покорно сидящую на коленях с тряпкой, с которой стекает мыльная вода. — Ты почему посуду не помыла? Полная раковина дерьма. Ты вообще в этом доме живешь только по моей милости! Поняла?

Он неожиданно наклоняется вперед и прежде, чем я успеваю отшатнуться, бьет наотмашь по щеке с такой силой, что задевает нижнюю губу.

В этот раз я даже не успеваю испугаться.

Лишь только сдавленный звук вырвался откуда-то из глубины груди. Такой тихий, пронзительно тоскливый. Будто белокрылую голубку соседские хулиганы сбили из рогатки.

— Встала, – злится родственник, ни капли не раскаиваясь, - и пошла на кухню, бестолочь!

Подчиняюсь приказу и на трясущихся ногах покорно плетусь в сторону кухни. В руках все еще находится злополучная тряпка. Даже не знаю, зачем в нее вцепилась. Будто она может мне чем-то помочь.

— Чтобы все вымыла, поняла? – не успокаивается дядя.
В уголках губ мужчины блестят пузырьки слюны. Такое ощущение, что один мой вид заставляет закипать бешенством и ненавистью его кровь. Я знаю почему… Все потому, что я похожа на свою мать.

Ее все родственники ненавидели. Буквально захлёбывались завистью, когда она сумела вырваться из нищеты и уехать в столицу. Только вот недолгим было счастье моей мамочки.
Беру первую попавшуюся тарелку из раковины и начинаю водить по ней мыльной губкой. Любимый обманул маму.

Бросил беременную, а сам женился на ровне. Богатой, с хорошим приданым.. Так маме и пришлось вернуться назад в ненавистную Варваровку. Мама ненавидела всем сердцем станицу, где каждая собака знала, что ее предали раньше, чем она успела вернуться. Один Бог знает, что ей пришлось пережить, когда беременная и незамужняя, она ходила по селу, а местные жители, шушукаясь и злорадствуя, указывали пальцем вслед.

Продолжаю водить губкой с отчаянием по тарелке с засохшей гречкой. Неужели нельзя было сразу замочить? Кожа на подушечках пальцев сморщилась от долгого контакта с водой, но я продолжаю дальше эту рутину. Как хочется вырваться из этого проклятого замкнутого круга! Но пока получается только выть по ночам от безнадеги.

Иногда просто хочется сесть и разрыдаться, но я знаю, что ни к чему хорошему это не приведёт. Лишь только новых синяков добавит на спине. Больше всего мой дядя Олег не любит слёзы и непослушание.

– Думаешь, что достойна лучшего, чем это? - отвлекает от мыслей грубый голос дяди с желчными нотами. Он лениво почесывает грудь через грязную тельняшку, а затем бьет кулаком по стене, размазывая пролетающую мимо муху. – Она тоже так считала. Мать твоя, – уточняет, утирая нос и бьет по самому больному. - А теперь где она? Правильно, в земле родной – в Варваровке. Там ей и место.

Тошно так, что хочется уши зажать, чтобы не слышать всю эту грязь, льющуюся с уст, казалось бы, родного человека. Только нет у меня родных. Одна я… и так было всегда. Белая ворона среди Родионовых.
Несмело приподнимаю подбородок. Да и не Родионова я никакая.

Я – Лазарева!

Все-таки, несмотря на сильнейшую обиду и предательство, мать дала мне фамилию отца. Только вот в этом доме категорически запрещено ее произносить вслух, а уж воспоминания никто… НИКТО не смеет у меня отобрать.

Сотовый родственника разрывается трелью и он, ответив на звонок, скрывается вглубь зала.

Отдаленно слышу разговор дяди по телефону:

– Игнат, да, можно вечерком по маленькой. Чего нет-то?

Брезгливо морщусь.

Сегодня собирается опять пьянствовать, но мне это на руку. Такой шанс! Сегодня я хочу совершить нечто. Хочу пойти на риск. Кажется, я готова набраться смелости, чтобы попытать свое счастье. Анапа – моя цель. Задумчиво расставляю чистые тарелки и неожиданно останавливаюсь, глядя в потертое зеркало на стене.