И никто за это твоих друзей-америкосов и англичан не обвиняет, даже сами немцы. Нормально? Теперь переключились на борьбу с «тоталитаризмом», причём не китайским, не саудовским, не грузинским – исключительно российским – тут опять: кому положено – в «белых одеждах», а прочие – нишкни!

Вот вообразим, что в Америке появятся издания, шесть раз в неделю пишущие, что существующий в ней режим – имперский, неоколониальный, подавляющий истинные права человека, насаждающий совершенно несправедливую избирательную систему, специально для угнетения свободомыслия придуманную «политкорректность», доктрину Монро и поправку Джексона-Веника. Такой режим, естественно, должен быть разрушен до основания и заменён, скажем, на швейцарский вариант «непосредственной демократии». Причем станет достоверно известно, что и сами газеты, и их журналисты получают деньги прямо из рук российских властей. С опубликованием конкретных сумм. Долго такие газетёнки просуществуют и что дальше будет с этими «продажными писаками»?

– А братец прав, – подключился Секонд. – Всё так и есть. Я тоже не понимаю, как можно за чужие деньги проклинать собственную страну. Американцы, при всех своих недостатках, правильно мыслят: «Права она или нет, но это моя родина». Если тебе так уж здесь невмоготу, приезжай к нам, помогу работёнку найти. По способностям. Есть у меня знакомый редактор приличной газеты. Штук пять баксов в месяц положит, а дальше – как себя проявишь…

Волович изобразил губами почти непристойный звук. И само предложение, и сумма показались ему абсурдом.

– Да ты, Пётр, сам в свободный мир отсюда съехал, – выкрикнул он, покрываясь красными пятнами. И даже задышал прерывисто. – Не по душе, значит, в России-матушке жить?

– Я – не съехал. Просто мой офис в известном городе сейчас располагается. Паспорт у меня российский. Ни грин-карты, ни гражданства не просил и не собираюсь, хотя мог бы получить в любой момент. Главное – ни слова нигде против России не сказал, не написал. Хоть за деньги, хоть «по велению сердца».

– Самая твоя главная беда, Миша, – ласково сказал Фёст журналисту, – что в любом случае ты в проигрыше. Выйдет то, к чему призываешь, всё выльется минимум в октябрь девяносто третьего, только гораздо хуже – в новый октябрь семнадцатого. И поставят тебя к стенке за твою непролетарскую внешность. Поскольку в прежних твоих заслугах перед демократией озверевшей толпе разбираться будет некогда. Доведёте власть своими провокациями до нервного срыва – опять же посадят или просто шлёпнут профилактически. Примеры приводить нужно?

– Да ну вас к чёрту, – отмахнулся журналист, опрокидывая в рот рюмку. – Ссориться не хочется, и человеческого разговора не получается. Кто ты такой, чтобы я тебя убеждать и просвещать старался?

– Уж точно не тот, к кому ваше «свободолюбивое сообщество» адресуется. На самом деле вы и сами не понимаете, для кого пишете. За сколько – понимаете, а для кого – нет. Те, кто способен бунтовать и воевать с «ненавистным режимом», ваших газет просто не читают. Отчего власть и относится к ним с полным безразличием. А те, кто до сих пор читают, – нынешней жизнью вполне удовлетворены и на баррикады тем более не пойдут. Так что зря ваши хозяева денежки тратят… Но рано или поздно одумаются, мне кажется, и придётся вам… Кому – на паперть, кому – на панель.

Сказал и даже ладонью по столу прихлопнул для убедительности.

А Волович ссориться действительно не хотел. По какой причине – его дело.

– Не понимаю я тебя и никогда не понимал, – сказал он примирительно. – Как будто ты сам всем доволен и не хотел бы жить при настоящей демократии.